Время раздвинулось, притормозило — собственно, это было все, что оно могло сделать для него.

Почему-то захотелось курить и лететь эдак с сигареткой на отлете. Шик. Однако пепел будет в лицо.

Мелькнули лица родителей Пальмина. Они так и жили в Витебске: невысокого роста, с вечно извиняющейся улыбкой отец и худенькая задумчивая мама. Он не видел их десять лет. Стоит надеяться, что сведения о его гибели до них не дойдут.

«Вот ведь некстати, — просвистела мысль, — сделался знаменитым „Безумный циферблат“. Газетчики могут пронюхать, увязать одно с другим, и выйдет глупо».

Время, которое Пальмин так лихо материализовал в фильме, как могло тянуло паузу в своем расписании, чтобы дать уважаемому автору еще мгновение… еще одну несуществующую затяжку…

И он вдруг улыбнулся.

Если бы телеграмма пришла в любой другой день, известие о смерти Пальмина совершенно выбило бы почву у Лозинского из-под ног. Но сейчас он находился в лихорадке счастья. Кожа по всему телу (теперь показавшемуся ему слишком длинным и в брачной постели поначалу нескладным) горела от полночных прикосновений жены (жены? или Зины, Зиночки, Зинаиды? — Он не знал еще, как ее называть). Во сне он держал ее руку. Не дать сбежать. Утром, еще не простившись с персонажами снов, едва открыв глаза, они одновременно ринулись друг к другу. Друг в друга.

И вот теперь он стоял в прихожей, почему-то оглядываясь по сторонам, — вдруг где-то вдали можно подглядеть, ухватить финал того, что на самом деле произошло, вдруг кто-то прокрутит пленку еще раз.

Зиночка вышла из ванной комнаты, встала перед зеркалом.

Он подошел сзади так, что казалось, будто у нее две головы — одна над другой.

Крепко обняв ее за плечи, поглаживая ладонью шею — он все время держал ее как пойманную птицу, которой дай волю, и она скроется, испарится, — прошептал:

— Тот человек, что снимал твои глаза для «Безумного циферблата»… Мой друг. Он разбился в Альпах несколько дней назад. Ураган. Его больше нет.

Самого Пальмина Зиночка не запомнила. Тот день на даче в Сокольниках был сплошной маскарадной суетой и искрился в памяти россыпью конфетти, в блестках которого все путалось. Но, услышав испуганный голос Лозинского, она почувствовала, что по ее спине, изглаженной его длинными, как у пианиста, пальцами, скользнул холодок.

В мгновение стало зябко, повеяло тоскливым смятением. Этот шторм в горах — дурной знак. Опасное предзнаменование.

Она поежилась. Не думать! Выбросить из головы!

Между тем Лозинский, глядя на нее в зеркало, странными механическими движениями разглаживал воротничок ее платья, складочки ткани на плечах, поправлял пуговицы, перебирал волосы, будто она наряженный к празднику ребенок и надо проверить, все ли на месте, все ли в порядке. И вдруг наклонившись — с высоты своего роста — поцеловал ее в затылок.

«Первая настоящая нежность за время нашего знакомства», — подумала Зиночка, и ей почудилось, что в глубине зеркала мелькнула тень бедного Ильи Ильича Дика.

Она вспомнила его растерянную, полувиноватую, полуукоризненную улыбку, когда не далее как третьего дня, накануне свадьбы, она, быстро-быстро выталкивая круглые словечки из румяного рта — только бы не остановиться, не дать ему вставить слово, не смотреть на разом осунувшееся и постаревшее лицо! — рассказывала наспех придуманную историю о том, что папенька отсылает ее учиться за границу прямо сейчас, сию секунду, не позднее завтрашнего дня… паровозом… с Николаевского вокзала… и они больше никогда не увидятся… ну разве лет через пять… а что касается синема… то когда-нибудь… конечно… но не сейчас, не сейчас. Как можно ослушаться папеньку? Когда она закончила и перевела дух, он молча повернулся и пошел вниз по Сретенскому бульвару, и по его сгорбленной спине она поняла, что он знает, что она врет.

Тень… тень… уходи… и больше не возвращайся…

А Лозинский все продолжал ее оглаживать.

— Зинаида Лозинская, — сказал он тихо. — Красивое имя для актрисы. Хорошо будет смотреться в титрах.

Она покачала головой.

— У актрисы должно быть свое имя. Зина-ида. Ида. Ве-дер-ни-ко-ва. Ве-дер… Верде. Ида Верде.

Ида вытащила стеклянную пробочку из флакона духов и провела ее острием по шее — последний штрих в приготовлении к вечеринке, которую «блистательные Лозинские» устраивали в честь… Они сами толком не знали, в честь чего. Просто весна была в разгаре, пора было показать новые платья и похвастаться успехами садовника, который превратил их сад в ботаническое чудо.

Впрочем, маленький повод все же был. Контракт со Студенкиным, заключенный Лозинским и его женой божественной дивой Идой Верде после шумного успеха их первой детективной серии «Песок стирает все следы», завершился, и звездная пара искала другого продюсера. Нынешний прием был отчасти поводом переговорить наедине с Александром Ожогиным — самым крупным российским кинопредпринимателем и владельцем огромного ялтинского студийного города «Новый Парадиз». Лозинский предполагал увлечь его в кабинет и там, за рюмкой хорошего коньяку и гаванской сигарой, предложить новый проект.