— Ну что ты, Костик. Я тебя жду, жду…

— Вот я и пришел.

Они постояли немного в темноте, прижавшись друг к другу.

— Что ж, так и будем жаться на лестнице?

Девушка отпрянула:

— А ну тебя… И что ты за человек!

— Класс млекопитающих, отряд парнокопытных, вид бизонов. — Костя засмеялся тихонько, спросил: — Тетка спит?

— Вяжет.

— Тогда пойдем погуляем.

— Только оденусь.

— Валяй. Я внизу буду.

Костя спустился, посмотрел на улицу сквозь заиндевелое стекло, но выходить не стал. Еще нарвешься на отца: вдруг у него какой-нибудь педсовет или совещание?

Наверху торопливо застучали каблучки. Костя усмехнулся. Люська в своем репертуаре: на улице подмерзло — будь здоров, а она надела выходные туфельки с тонкими длинными носами, на шпильках. Думает, пойдем куда-нибудь! Чудила!

Подошла Люся. Остановилась возле него. Он посмотрел на нее сверху вниз — девушка была мала ростом, — улыбнулся, привлек к себе, поцеловал в губы. Она не отстранилась, только глянула на дверь.

— Пошли. И побыстрее, — сказал Костя.

Люся понимающе кивнула, выскользнула в дверь и зашагала торопливо по заснеженной улице.

Костя вышел немного погодя и нагнал ее на углу.

Домой Костя вернулся во втором часу. Разделся и прошел на кухню.

На кухне, за столом, покрытым зеленоватой потертой клеенкой, сидел дед Сергей Степанович. Лицо у него было розовое, мясистое. Очки с толстыми стеклами в большой роговой оправе неправдоподобно увеличивали дедовы бесцветные глаза. Перед ним на столе стояла ученическая чернильница «непроливашка», лежала толстая тетрадка. В руках дед держал старенькую желтую вставочку и писал мелким, удивительно четким и красивым почерком, буковка к буковке. Писал не то роман, не то воспоминания какие-то, никто из домашних толком не знал, что именно пишет дед. Тетрадочку он прятал в несгораемый ящик, ящик запирал на ключ, а ключ всегда носил при себе, а когда укладывался спать, привязывал цепочку от ключа к руке. Кроме исписанных тетрадей дед хранил в ящике пожелтевшие грамоты, два ордена Красной Звезды и несколько медалей. А может, и еще что-нибудь. Неизвестно.

Когда Костя вошел, дед оторвался от работы, сверкнул на внука стеклышками очков, но ничего не сказал, только хмыкнул и снова заскрипел перышком.

— Все трудишься? — весело спросил Костя.

Дед снова хмыкнул и пожевал губами. По вечерам рот у него был ввалившимся, потому что дед вынимал искусственные челюсти и клал в стакан с водой. Отдыхал от зубов.

В коридоре зашаркали шлепанцы.

Костя поморщился. Отец. Сейчас начнет. Дед покосился на внука и опять хмыкнул.

Петр Анисимович остановился в дверях. Он был в голубой в синюю широкую полоску пижаме и в шлепанцах на босу ногу.

— Если не ошибаюсь, уже два. Ночи, — сказал он бесстрастно.

— Без двадцати, — прошамкал дед.

— Я не вас спрашиваю, папаша, — Петр Анисимович сердито повел головой, будто шею давил воротник. — Шли бы вы спать.

— Не твоя забота, — добродушно отрезал дед.

— Последнее время ты стал являться домой несколько поздно, — сказал Петр Анисимович, обращаясь к Косте. — Я требую, чтобы ты прекратил эти свои полуночные бдения.

— Тренировки, папа, — сказал Костя. — Каток просто забит. Приходится оставаться после звонка. Скоро соревнования.

— Гм… Все равно надо как-то укладываться в вечерние часы. Что у тебя в техникуме?

— Порядок.

— Мать волнуется, когда ты задерживаешься, — Петр Анисимович повернулся и пошел к себе.

«Пронесло», — подумал Костя и облегченно вздохнул.

— Ну, а она? Тоже тренируется? — прошамкал дед и не то усмехнулся, не то крякнул.

— Ты о ком? — спросил Костя беспечно.

— Об этой, — дед мотнул головой в сторону стены. — Маленькой.

«Вот ядовитый старик, — подумал Костя беззлобно. — Сидит дома, а все вынюхивает…»

— Она на коньках не бегает.

— Ну-ну, — дед снова заскрипел перышком.

— Деда, у меня завтра практика.

— Ладно, — не поднимая головы, прошамкал дед. — Разбужу.

Костя пошел в комнату, разделся и лег на диван, укрывшись легким шершавым солдатским одеялом. Свет гасить не стал. Все равно дед придет через несколько минут. Не засидится. Тоже поспать любит.

Кровать деда стояла в противоположном углу. Они не мешали друг другу. Дед мог заснуть и проснуться в любое время. Это у него привычка. Еще со службы в угрозыске. Дед мог и вовсе не спать, если понадобится. И не есть, и не пить, как верблюд. Костя не то чтобы не любил деда, а скорее побаивался его. Дед был хитер и обтекаем. И в улыбке его таился яд. Так, по крайней мере, казалось Косте. И от дедовых глаз невозможно было укрыться. Он ладил со всеми в доме, был тих и доброжелателен. Но каждый раз из тихости своей и доброжелательности вытягивал какую-нибудь выгоду для себя.