— Да я не пью…

— И мы не пьем, — коротко хохотнув, сказал Максим. — Тут и пить-то нечего!

Леха разлил. Поднял стаканчик:

— Ну, Маша, за знакомство.

— Я не Маша. Я Оля.

— Тоже неплохо, — ответил Макс. Поднял стаканчик на уровень глаз (чокаться здесь было не принято):

— Очень приятно, что мы познакомились с тобой, Маша. Ой, черт, Оля. Ну, все равно, очень приятно.

И выпил. Выпил и пристально посмотрел на девчонку. Не видал он такой красавицы в поселке. Она из новой генерации, ей только минуло восемнадцать лет; до этого вечера они были для нее слишком взрослыми, а она для них слишком маленькой. А вот теперь — уже нет.

Светка поглубже закуталась в стеганую куртку, заштопанную на плече:

— Пора мне.

Макс смотрел туда, откуда пришла Оля — в гору. Темное небо уже совсем, а над дорогой вверху — голубая полоска. Там запад. Повернулся к Светке:

— Сейчас мы тебя подвезем.

— Садись назад, — сказал Леха Максиму, открывая водительскую дверь.

— Да я трезвый.

— Садись, садись…

Наверное, по этим просекам Леха вполне мог ездить вслепую. Но не настолько еще он был пьян — потому глаза открыл. Вовремя. Кто-то ехал с горы, немного вихляя, а здесь, чтобы разъехаться, надо одним колесом спуститься на обочину.

Конечно, можно сказать, что к тридцати годам они все тут алкоголики. Но это не совсем так. Просто кто-то в семье, кто много работал, кто неплохо пожил, но никогда не расслаблялся и расслабиться уже не сможет никогда, сквозь пальцы смотрит на забавы не совсем молодой уже молодежи и может быть, может, свою жизнь в чем-то пытается прожить через них. Что остается под старость? Потакать наследникам и надеяться, что недогулянное, недопитое и недотраханное будет кем-то все-таки завершено. Удовольствие для этих дедов — это несколько очень простых и понятных вещей. Других они знать не желают.

Светкин дед бросил пить водку и бегать за женщинами только пару лет назад — а мужику стукнуло уже семьдесят. Не только свое взял сполна, а и много чужого, должно быть, не упустил. Родня считает, что в движение этого старого гэпэушника приводил нечистый дух. Страшная энергетика. Светка его уважает — есть за что. Мужик всю жизнь был крут. А сказать проще, лют. Но времена изменились. Лаконичная мудрость предков становится недостаточной для жизни. Может быть, потомки об этом догадались и оттого и пьют?

Да, потомки любят выпить. И, положа руку на сердце, изредка они признают, что у них с этим есть проблема. Но выручает сосновый воздух, сухой и чистый; летом лица людей, только что приехавших из города, кажутся распаренными, потными, как из бани. А за городом воздух бодрит. Он снимает похмелье, он лечит с утра больную голову. Так что этой проблемы как бы и нет.

В конце тупика Леха остановился. Поднял ручник. Они вылезли вместе со Светкой. Она кивнула на прощанье, медленно открыла незапертую массивную железную калитку. По дорожке из желтого кирпича негромко проскрипели ее низкие резиновые сапожки. Она обошла вокруг ухоженной клумбы. Только что с нее сняли толевый шалашик, укрывавший ее от зимних морозов. Отличные розы. Светкина тетка сама возилась с ними. Роза — нежная культура. Каждый день надо подстригать, подкармливать, смывать мылом тлю. Тетка в том году умерла; и в память о ней розы теперь медленно вянут на корню.

В фасаде темного двухэтажного кирпичного дома открылась дверь. Желтый треугольник света лег на крыльцо. Светка вошла внутрь. За окном качнулся силуэт: Светкин муж встретил пьяную жену и, негромко журча, начал ей за это выговаривать. Все в порядке. Теперь можно ехать.

Преувеличенно аккуратно, как всегда, когда он садился за руль нетрезвый, Леха развернулся и на второй скорости поехал к развилке.

Темные аллеи под высокими соснами. Сосны, сосны вокруг. В сумрачном небе плывут их кроны-облака. Плоские, будто сложенные ладошки. А из земли им навстречу растут черные елки — непроглядные сугробы темного света, что успела уже намести ночь.

К западу елей становится больше. Длинные лапы свешиваются из-за забора, шуршат по крыше машины. Черное, зеленое, белое — цвета здешней зимы. Летом снега нет, гамма беднее. Но привычный глаз насчитает бездну оттенков темно-зеленого, скупость цветов поощряет воображение. Была бы привычка смотреть.

Колея оторвалась от забора. Неуверенно кружа между кустами, нырнув и разбрызгав по сторонам неглубокую лужу, Леха выкатился на середину поляны, остановился. Несколько елок по краю, округлый забор впереди под фонарем и гигантский дуб — втроем не обхватишь — в двух метрах.

Обернулся назад:

— Вылезем, покурим?

Макс неохотно оторвался от девчонки. Вылез за Лехой следом. Постояв на вытоптанном пятачке, они сели на поваленное дерево.

— Знаешь, Оль, — начал Леха, — иногда, под утро, мы ходим в Перхушково за пивом. Мы здесь всегда делаем привал. Хорошее место, да? Кстати, как насчет пива?

Ольга отрицательно помотала головой. Что-то нервное увидел в ней Леха. Но мало ли причин может быть у человека, чтобы он не мог расслабиться? Пожалуй, слишком долго он ее разглядывал; поднял голову вверх.