— Сначала я пойду к повелителю,— уверенно возразил тот.

— А что вы еще умеете делать? — спросил старик.— Канатоходцам у нас тоже запрещено выступать. Никто не может взбираться выше победителя. А как же натянуть канат, чтобы он был ниже земли? То есть запрета нет, но канат нужно натягивать ниже земли. У нас много запретов. Мне не подобает огорчать гостей, но за любое ослушание в Самарканде рубят голову.

Все молчали, Асам-пахлаван чертил что-то веточкой на земле, молодые борцы смотрели на то, что чертит их староста, а староста и сам не знал, что он чертит.

— Ну что ж... Значит, я сейчас пойду к повелителю, а вечером мы уйдем из этого несчастного города,— нарушил молчание Махмуд.

— Ты пойдешь к наместнику? — удивился старик. — Зачем?

— Я хочу спросить у него...—начал было Махмуд, но старик замахал руками:

— Монголов нельзя ни о чем спрашивать. Они боятся, что не сумеют ответить, и потому запрещают задавать вопросы.

— У меня нет другого выхода,— сказал Махмуд.

* * *

Махмуд стоял перед огромным дворцом повелителя, ждал, пока выйдет кто-нибудь из начальства, и удивлялся тому, что видел. Дворец этот был единственным сохранившимся в Самарканде, но выглядел он очень странно. Стены дворца были когда-то выложены узорными изразцами, а теперь кто-то старательно разбил изразцы, а наверху, где не мог достать, закидал глиной. Резные украшения на фасаде были тоже разрушены.

Перед дворцом стояли с саблями, с луками и колчанами, полными стрел, воины внешней охраны. Махмуд не спрашивал у них, почему так изуродован этот дворец. Ведь если уж задавать вопросы, то самые важные.

Наконец заскрипела большая резная дверь, на которой древние узоры были изрублены ножами, и вышел кто-то по всему своему виду похожий на начальника. Лицо у него было оплывшее и недовольное. Это был начальник внешней охраны.

Махмуд шагнул к нему, поклонился и сказал, что хочет видеть повелителя.

— Уйди,— сквозь зубы бросил ему начальник.

— Я хочу видеть повелителя,— невозмутимо повторил Махмуд.

Начальник с любопытством посмотрел на упрямого незнакомца и, скривившись, спросил:

— Зачем?

— Каждый старый человек любит вспоминать молодость. Я хочу напомнить повелителю его молодые годы. Не лишайте повелителя радости.

Тысячи раз выслушивал начальник внешней охраны разные просьбы, но не такие.

Начальник внешней охраны ушел во дворец, долго советовался с начальником внутренней охраны, потом Махмуда впустили во дворец, обыскали, связали ему руки и вывели в сад.

Махмуд не переставал удивляться окружающему. Внутри, как и снаружи, дворец был нарочно изуродован, а в самых лучших парадных залах стояли лошади. В саду на разрушенном фонтане висели лошадиные потники, скрюченные сыромятные уздечки и сопревшая кошма.

Повелитель жил в юрте, стоявшей прямо на солнцепеке. Он, родившийся в походе и выросший в седле, презирал удобства и роскошь. Он считал, что только трудности и лишения достойны мужчины, только суровость к себе будет залогом его жестокости к другим. А жестокость повелитель почитал самым главным человеческим достоинством.

Страж, стоявший у входа в юрту, распахнул полы, Махмуд шагнул в полутьму и увидел старика, лежащего на полу. Начальник внутренней охраны прошипел в ухо:

— Пади ниц!

Махмуд послушно распростерся перед стариком.

Повелитель Самарканда лежал на кошме, под головой было седло, в руке он держал плетку.

— Говори! — превозмогая одышку, сказал старик. В последнее время он сильно болел. Голова у него гудела, затылок и шея были как чугунные, сердце билось часто.

— Я пришел, чтобы напомнить о твоей молодости. Я ни о чем не спрашиваю. Ты помнишь, как вместе с Чингис-ханом ты прошел по Хорезму, через Хиву и Ургенч, сколько крови пролили вы в тех родных мне краях, как угоняли вы в рабство лучших наших мастеров: медников, кузнецов, чеканщиков и ткачей...

— Я помню,— прервал Махмуда повелитель.— Я все хорошо помню. Я разрушил стены многих городов, я топтал возделанные поля, я убивал, я угонял в рабство. Вот и здесь, в Самарканде, я так наказал непокорных, что даже лучшие ваши грамотеи не могут сосчитать убитых. Я уничтожил водопровод.

Я разрушил много мостов, дорог, домов и дворцов. Я много сделал, но многого не успел.

— О повелитель! — Махмуд улыбнулся своим мыслям и скромно возразил: — Человек, проживший такую жизнь, как ты, должен сожалеть не о том, чего он не успел сделать, а о том, что он успел.

— Ты возражаешь мне? — удивился повелитель Самарканда.— А известно ли тебе, что все это я делал людям на пользу? Я разрушил водопровод, чтобы люди на себе носили воду для питья и полива,— ведь от этого плечи становятся крепче и шире. Помню, в одном селении люди плакали о преждевременной смерти красивой девушки. Они так сильно плакали, что я приказал убить всех плачущих, чтобы прекратить их горе. Или другой случай: я видел, как люди очень сильно смеялись, хватались за животы, разевали рты и некоторые валились на землю в изнеможении от смеха. Чтобы такое веселье не повредило их здоровью, я приказал убить смеющихся, а того, кто веселил их — рассказчика смешных историй,— велел посадить на кол. Все я делал на пользу людям! Неужели ты и теперь будешь возражать мне?