— Сам говори! — сказал Якимка, расстроенно сопя.

— Что ж вы, отец с матерью, понаделали! Как хранились тут мои перышки, так была тут моя родина, а теперь унесет меня ветер северный во донскую степь на реку Хопер, не видать вам меня на веки вечные! Налетели ветер-пурга северная, подхватили гусеночка да и унесли неведомо куда.

Якимка молчал, подозрительно сопя.

— Ты чего притих? Много ли, мало время минуло, а совсем крестьяне состарились. Не могут работать ни в поле, ни по дому, а кормить их задаром некому.

Взял их князь да и продал половцам, променял на линялого сокола. Повели полон из рязанских мест во широкую степь незнаемую. Далеко она, широко лежит, в ней травы растут шелковые, в ней реки медовые, в омутах рыбы бесчисленно, в табунах коней несчитано…

— А мы туда поедем? — спросил Якимка.

— А как же! — сказал атаман. — Это наша земля, наша родина-матушка, как же мы не поедем. Хошь через сто лет, а возвернемся! Это наши места. Это мы счас мотаемся Бог знает где, а возвернемся! Вот прошли они горы Еланские, заступили в степь ковыльную. Как лебяжий пух ковыль стелется, под степным ветерком наклоняется. Привели их во Червленый Яр на реку Хопер. Старики стоят, озираются. «Не про эти ли места нам сынок сказывал?»

— Про эти! — сказал Якимка.

— Вдруг толпа раздалась в стороны…

Якимка вскочил, сел верхом Ермаку на грудь, стал сам сказывать:

— Едет хан молодой на лихом скакуне. На нем шапка трухменка высокая с голубым тумаком в леву сторону, на нем синий чекмень с голубым кушаком, за спиной башлык пуховый будто крылья лебединые. Вот он спрыгнул с коня молодецкого, избоченясь прошел перед пленниками, а на левую ногу прихрамывает; а глядит хан на них ласково, а глаза у него слезами полны.

— А не наш ли ты гусенок хроменький?

— Обнял хан тут отца с матерью, на руках понес их на широкий двор. Там детишки навстречу выскочили: «Ты ково ведешь, батюшка, не рязанские ли то рабы-пленники?» — «Не рабы это и не пленники, это ваши дедушка с бабушкой! Они меня спасли-вы-ходили, когда был гусенком хроменьким! Вы омойте их, накормите их, нарядите их в одежды лучшие, посадите в красном углу и во всем их слушайтесь. Они станут вам сказки сказывать да закону учить православному».

Ермак подхватил Якимку на руки и подбросил взвизгнувшего от удовольствия мальчонку и раз, и два, и три…

— Этто чего тут такое! — просунул голову в дверь его дед Алим. — Ты что гостю покоя не даешь! А ну, беги к мамке…

— Да что ты? Мы тут дружбу водим, а ты, дед, ругаешься… — сказал, подымаясь, Ермак.

Мальчонку как ветром сдуло.

— Эх! — сказал, усаживаясь к Ермаку на постель, Алим. — Жениться тебе надоть… Ишо своих бы нарожал.

— Куды! Я уж седой весь.

— Седина бобра не портит. Вон Царь-то наш постарее табе будить, а ничаво, царевича спородил… Дмитрия-то.

— Одного-то спородил, а другого-то…

— Ииии, — сказал Алим. — Страх!

Алим сидел, как приехал, не отстегнув сабли, не сняв тегиляя.

— С чем приехал-то? — спросил Ермак, подымаясь. Алим слил ему умыться над тазом, подождал, пока атаман расчешет гребнем густые седеющие кудри.

— Да вот уж приехал, — сказал он наконец. — Ноне был я в Разрядном приказе, стрел дьяка знакомого. Сказывает, навроде на тебя указ есть — в Пермский городок воеводой идти.

— Колокол льют! — не поверил Ермак. — Еще скажешь, воеводой! Когда это казаки воеводами делались? Казак он и есть казак — меня Царь назначить не может. Я ему не присягал!

— Ну как бы воеводой! — сказал Алим. — Казаками командовать, супротив сибирских людишек.

— Давай-ко не так скоро сказывай! — Ермак уселся против кума. — Откуда голос?

— Стало быть, стрел я дьяка. То да се… Он и гутарит — война, мол, кончается. Навроде Баторий от Пскова уйти собирается.

— Вона! — сказал Ермак. — Так наступать скореича надоть!

— Кем? Войско все в художестве. Да и крымцы на границу выходят. Которые против литвы стояли, уже на юг потянулись. На Волгу.

— Эта новость невелика, — улыбнулся Ермак. — Я-то причем?

— Дак вот навроде Строгановы выпросили цареву грамоту, чтобы казаков и прочих воинских людей к себе на службу звать ради обороны от тамошних 6асурманов…

— Ну а я-то как в воеводы?

— Сказывают, у Царя про тебя спрос. Дескать, кто к царевичу ездил? Сам ли, или по вызову? И всех, кто по вызову приезжал, по дальним крепостям распихивают. Государь навроде в Пермь тебя ладит.

— Ну вот! — сказал Ермак. — Другой голос. А то воеводой!