– Ты знаешь – нет. – Зильберман был сам удивлен. – Он только вздохнул, что-то пробурчал и меня за тобой отправил. Правда, сам позвонил перед этим сюда.

– Лучше бы сразу злой был.

– Почему? – Яшка удивился не по-детски.

– Был бы сразу злой, к моменту, когда я появлюсь перед его глазами, он бы уже немного отошел, – пояснял я уже в машине. – А так, у меня все только впереди.

– Да ладно! – Яшка взмахнул руками, бросив руль, из-за чего мы чуть не вписались в столб. – Со всяким могло подобное случиться.

– Но случается-то со мной постоянно! А ты руль держи лучше, балбес! А то командиру любить некого будет!

– Найдется кого! – Яшка расхохотался. – Чтобы генералу не нашелся объект любви? Не верю!

– Да ну тебя, – я отмахнулся. – И вообще… Что это за панибратство по отношению к руководству, товарищ майор?

– От вас, товарищ майор, – Яшка заулыбался еще шире. Мне даже показалось, что у него сейчас щеки порвутся. – И словечки дурные, идеологически не выверенные от вас же пошли. Про анекдоты, особенно неприличные я уж вообще молчу!

– Вот и молчи, – напоминание об анекдотах мне не понравилось. Нет, внедрение в жизнь историй о Штирлице прошло «на ура». А вот за некоторые другие… Еще во время поездок на фронт, меня однажды Мехлис, гм, воспитал. Вспомнился мне тогда анекдот перестроечных времен о двух воробьях, встретившихся на границе. Когда один почирикать хотел, а другой поклевать. Яшке рассказал, а Лев Захарович услышал. Та-а-а-ак меня он тогда пропесочил! Стыдно было, просто жуть! А потом, уже в Москве, пару раз тоже отмочил. Хорошо хоть про «добрые глаза Ленина» ничего не рассказал. Хватило про «друга Васю, который на первом субботнике работал, какого-то коротышку картавого послал, и его никто больше не видел…». Мартынов тогда посмеялся, а потом… потом возлюбил со всей широтой партийной души. Да и это мое – возлюбил. Многие стали использовать. Особенно когда рассказал им переделанную заповедь. Правда сказал, что так ее капиталисты переделали. Мол – «нае… ближнего своего, ибо дальний приблизится, нае… тебя и возрадуется». А уж фразы «начальство нас любит так, что сидеть больно» и «переодень брюки ширинкой назад перед входом в кабинет руководства» стало использовать все управление. Даже от Мартынова пару раз слышал, хоть и втык мне за них давал. Так, со смехом и трепотней мы и доехали до наркомата. Правда, когда подъехали, веселье у меня куда-то убежало. А ехидный взгляд дежурного на входе меня еще больше вогнал в грусть. Похоже, что я сам становлюсь анекдотом ходячим. Навряд ли кто еще из сотрудников так глупо мог влипнуть. Даже не заходя к себе, мы направились к Мартынову.

Как ни странно, но командир даже голос не повысил. Посмотрел на мою красную виноватую физиономию, пробормотал что-то о «дите с большой пиписькой» и отправил работать. Даже обидно стало, в какой-то мере. Так ждал наказания, а его нет! Это ведь неправильно и означать может только одно – при следующем происшествии, получу и за это тоже! А это не есть хорошо. Отсюда вывод – думать, думать и еще раз думать, прежде чем что-то говорить или делать! Вон, в Волновахе толком не подумали с Яшкой, так чуть… Стоп! Волноваха, Волноваха… Нет. Не то… Но что-то очень…

Я так резко остановился, что Яшка, следом входящий в кабинет, врезался в меня.

– Ты чего? Приболел? – перед глазами появилась озадаченная физиономия Яши и лица наших «девочек». – Андрюха, ты чего?

А я вспомнил! Вспомнил этот голос! Безгачев! С…а, сбежавшая в Золотоноше!!!

Москва, НКВД СССР, кабинет Л.П. Берии, декабрь 1943 г.

– …На месте выяснилось, что Безгачев уже покинул здание комендатуры. По документам, которые он предъявил при трудоустройстве, он Саманин Алексей Петрович. Уроженец г. Харькова Украинской ССР, освобожденный от службы в Красной Армии по состоянию здоровья. Проводил сантехнические и другие ремонтные работы. Успел проработать три дня. По показаниям сотрудников комендатуры – обычный рабочий человек, ничем не привлекавший к себе внимания. Вышел из здания комендатуры перед нашим приездом. Больше его не видели. На квартире, в которой проживал Безгачев, ничего подозрительного не обнаружено. На всякий случай оставлена засада. Почему он скрылся, что его насторожило, мы не знаем. – Мартынов закрыл папку.

– Опоздали, значит? – Лаврентий Павлович усмехнулся. – Бывает же такое! А? На сколько он вас опередил?

– На пять минут, Лаврентий Павлович. Всего на пять минут.

– Не всего, а на ЦЕЛЫХ! На целых пять минут! – Берия, не сдержавшись, прервал Мартынова. – Я все понимаю. Понимаю, что Стасов слышал только голос. Тем более голос человека, с которым сталкивался два года назад. И вы не виноваты… Среагировали-то со всей возможной быстротой. Но как обидно, а?!

– Шансы найти Безгачева есть, Лаврентий Павлович, – Абакумов одобряюще подмигнул Мартынову. – Никуда он не денется.

– Время! Время, товарищи! Вы же не дети малые! Сами понимаете, насколько важно время в таких делах! – нарком откинулся на спинку стула. – В общем, так, товарищи! Операцию со Стасовым продолжать! Группы наблюдения и быстрого реагирования увеличить. И еще… Проверьте остальные комендатуры и военные комиссариаты. Лишним не будет!

Интерлюдия.Национальный парк «Завидово», Государственная резиденция «Русь», февраль 2012 г.

– Ну? Что скажешь? – премьер, усмехаясь посмотрел на президента, который поднял ошалевшие глаза от папки, лежащей перед ним.

– Если все, что здесь написано правда… то это полный п….ц! – Медведев помотал головой, как будто стараясь избавиться от наваждения, и потянулся к бутылке коньяка, стоявшей на столике рядом.

– Мне тоже плесни, – премьер прикрыл глаза. – Ты не представляешь, насколько я хочу, чтобы всего этого не было!

– Понимаю, – Дмитрий Анатольевич подал Путину бокал с коньяком и сам сделал небольшой глоток. – Очень понимаю. Самое паршивое то, что мы не можем просто взять и похоронить это дело. Если существует способ попасть ТУДА, то…