Шрифт:
Здесь этнический маркер помогает определить отличительные особенности мусульман-татар, соотнести категорию «татары-мусульмане» с более широким понятием «мусульманская умма». Причем главной отличительной чертой татарского ислама признаются именно дружелюбие и терпимость.
«Мы-верующие»: не соперники, а соратники
Выше уже отмечалось, что нередко догматические различия и убежденность священнослужителя в истинности собственной веры порождают отношение к другим верованиям как к заблуждениям и вызывают сожаление по отношению к представителям других религий [769] . Однако в силу специфического «этоса», которому, как показано выше, должны следовать «настоящие» мусульмане и православные люди, ощущение истинности собственной веры не влечет нетерпимости к «Другому». Напротив, все наши эксперты декларировали дружественное отношение если не к идеям «соседствующей» религии, то к самим людям, ее исповедующим. При этом подчеркивается, что в основе и православия, и ислама лежат одни и те же идеи — мира, любви, добра [770] .
769
В качестве примеров подобного отношения, укорененного в непринятии истинности веры другого, можно привести следующие цитаты:
«Интервьюер: У нас в Татарстане есть не только православные, но и мусульмане, представители других традиционных конфессий, и буддисты… Как Православная церковь к ним относится?
Информант: Ну, здесь по-христиански она относится. К сожалению, нет у них истины, они заблуждаются. То есть по-христиански. Опять же, если по-христиански, значит, с любовью и с молитвой „Господи, вразуми их и наставь на путь истинный“. Вот и все» (интервью, правосл.).
«Как какая-то картина, висящая в углу комнаты, может помочь человеку, который сам же нарисовал эту картину? Которая не может снять себя со стены, как же она может помочь человеку? Или же какой-нибудь амулет в виде камня или в виде дерева? Вот мы относимся так: если не ругать это, то, значит, нужно уважать» (интервью, мусульм.).
770
«Вы знаете, если искать общее, то в любой религии, основа любой религии — это добро и любовь к людям. То есть нет такой религии, ну, скажем, если вы берете такие классические, скажем, ислам, буддизм, христианство, иудаизм, нет такой религии среди классических религий, которые бы проповедовали зло, насилие, войну и так далее. То есть вот это и есть общее. Каждая религия — она призывает людей исправлять свою жизнь и делать свою жизнь так, чтобы не навредить другому человеку… Любовь — вот что общее. Какие-то расхождения, там, скажем, в богословии, в догматах, в понимании Бога и так далее — это есть. Но основа каждой религии — это все-таки любовь. И так и должно быть» (интервью, правосл.).
Более того, важным аспектом конструирования религиозного сообщества является его актуализация во внеконфессиональных рамках. Так, наши собеседники, православные и мусульмане, нередко рассуждали о верующих вообще, противопоставляя им секулярное российское общество во множествах проявлений:
— государственные институции (например, система образования), жестко подчеркивающие границы между частной жизнью верующих и светским характером власти и общественных систем;
— демократические либеральные ценности, которые потворствуют вседозволенности, когда грех подается в виде инаковости, к которой верующим предписывается относиться толерантно, что противоречит их религиозным убеждениям (чаще всего речь шла о признании «нормальности» гомосексуальных отношений). Сложное отношение религиозных лидеров к концепции прав и свобод личности проявляется в ходе критики оснований этих прав и свобод. В православном и мусульманском дискурсах подчеркивается, что права человека есть результат общественного договора, тогда как религиозные законы даны людям Богом [771] ;
771
«Демократическая идея, если я правильно понимаю — там разрешено все, что бы человек ни захотел, все, что приветствуется большинством членов общества. Они называют это правами и все в жизнь воплощают. Как и однополые браки. В исламе же право — оно является как право, данное человеку Богом. Это право действительно попирать нельзя. Но то право, которое человек сам себе взял по своему волеизъявлению, которое противоречит религиозному вероучению, — это право является недействительным» (интервью, мусульм., Казань); «Нет критерия истины. Вот это уже, так сказать, слишком широкая, что ли, терпимость, это уже размытость, это релятивизм. Он, конечно, православием не допускается. Потому что мы считаем, что есть все-таки вечные истины. Я думаю, что и среди атеистов есть люди, которые считают, что должны быть какие-то стабильные истины, наверное, они бы сказали, что эти истины обусловливаются социальной необходимостью, люди должны все-таки существовать, не уничтожать друг друга, и для того, чтобы они могли существовать, должны быть какие-то основные нравственные истины. Мы с этим тоже согласны, что люди должны существовать и должны быть истины. Только мы еще считаем, что эти стабильные, а мы даже скажем, вечные истины даны нам Богом. Так что мы терпим друг друга, но в определенных рамках, при условии, что есть все-таки незыблемые истины, нарушение которых недопустимо» (интервью, правосл., Казань).
— бизнес-структуры, «наживающиеся на пороках»: продаже алкоголя, азартных играх и т. п.;
— массовая культура (СМИ, музыка, фильмы, компьютерные игры), которая склоняет все общество и особенно молодежь к греху, разврату, насилию и пр.
В этих контекстах и мусульмане, и православные в Казани, оставив за скобками догматические разногласия, в речевой практике символически объединяются в единую группу «Мы-верующих»:
То есть будь ты мусульманин, христианин, буддист и т. д., то есть вот это вот пересечение, оно и рождает терпимость друг к другу или, во всяком случае, должно рождать (интервью, правосл.);
Ну, как сказано в Коране, самые близкие к вам — это, значит, христиане (интервью, мусульм.).
Здесь важно отметить, что взаимное уважение у православных и мусульман в Казани проявляется на уровне речи также в том, что в ходе интервью, перечисляя представителей различных конфессий, они на первое место ставят не свою, а другую религию [772] .
Важно подчеркнуть, что объединение в «Мы-группу» видится возможным далеко не для всех верующих. И православные, и мусульмане отказывают в статусе равного сторонникам новых религиозных движений и сект. При этом последние подразделяются на две группы: в первую входят те течения и направления, которые лишь абсолютизируют часть («сектор») вероучения, однако не несут в себе «негативного» (по мнению священнослужителей) начала. Такие религиозные направления и течения в большинстве случаев пассивно принимаются, но с ними активно не взаимодействуют [773] .
772
«Ну, верующий перво-наперво отличается от неверующего тем, что он действительно… верует в Судный день, как и в христианстве и мусульманстве, иудаизме, и во Всевышнего творца» (интервью, мусульм.).
«Но на самом деле, если человек действительно верующий, пусть он мусульманин, пусть он буддист, пусть он христианин, пусть он еврей, пусть он еще кто-то, я не знаю, баптист или я не знаю кто, если он действительно искренне верит в то, во что он верит, он никогда другому человеку не сможет навредить и не сможет сотворить зла. Вот это и есть общее» (интервью, правосл.).
773
«Что значит сектанты? Секта — сектор. Они взяли из Священного Писания, из этой сокровищницы, только некую часть и мусолят ее. Все остальное отвергли. Они отвергли. Они из всей сокровищницы духовной мудрости взяли только одну книгу. Только Писание. И не Ветхозаветное учение, ни Вселенских Соборов, ни Символ веры, ни таинства, ни священства, ни молитв за здравие, ни заупокойную, вот. Они все отвергли. Они взяли только букву: баптисты, адвентисты, им же нет числа. Двадцать тысяч деноминаций — и все говорят, что они христиане» (интервью, правосл.).
«Интервьюер: А как вы относитесь к так называемым новым религиозным движениям?
Информант: Если они не противоречат исламу, то есть там нет жестокости, там больше любви, помощи друг другу, то положительно. А есть там какие-то жесткости, это не входит в рамки Корана, в слова Аллаха, то мы отрицательно» (интервью, мусульм.).
Другая группа новых религиозных движений, среди которых назывались и христианские вероучения, и ваххабизм, и восточные нетрадиционные религиозные движения в изучаемых дискурсах квалифицируются как деструктивные, разрушающие личность верующего, подчиняя его волю не Богу, а харизматической личности. Обычно к таким религиозным движениям православные и мусульманские лидеры демонстрируют интолерантное отношение, призывая противостоять их деятельности [774] .
Таким образом, актуализация общности между православными и мусульманами, а также готовности взаимодействовать происходит относительно общих «врагов» или «чуждых групп», распространению сферы влияния которых православие (в лице РПЦ) и ислам (в лице ДУМ РТ) стремятся противостоять. К «общим врагам», помимо вышеназванных агентов секулярности, либерализма и «греха», относят и некоторые нетрадиционные религии. Причем зачастую наши собеседники рассуждали о «чужих и вредных» верах обобщенно, не дифференцируя их и не вдаваясь в богословские подробности.
774
«И как мы относимся? Задается вопрос: зачем они сюда приехали? Здесь что, безводная пустыня? Что, у нас истории нет тысячелетней христианской славной? …И они всегда прививают ненависть к православию. И они всегда раскалывают общество. Понимаете? И вот это и есть самый страх… Поэтому секты, что они приносят? Под маской, под личиной они вносят сюда разделение и вражду. Мы же не будем сейчас говорить о тех догматах, которые они провозглашают и которые они отрицают. Но это печальные события. Говорят, что брошены миллионы, сотни миллионов долларов, чтобы они здесь махровым цветом расцвели. Оттуда? С Запада, с американского, с Востока всякие Муны, Сенрике, йога, понимаете, всякие там тантра и так далее. Ужасная картина здесь» (интервью, правосл.).
«Те секты, которые ставят перед собой цель полного подчинения человека, вернее, группы людей, воле одного человека и служение ему, отречение от всех благ в пользу только него; то есть те люди, которые уже посягают на такие права, которые Всевышний ограничивает, сказал, что они запретные, такие как право на жизнь, на имущество человека, на его свободное волеизъявление, то к этим сектам я отношусь, конечно, категорически отрицательно. Ну, те секты, которые являются ответвлениями христианства или иудаизма, или ислама, которые вот на эти основополагающие (на жизнь, на право на свободное волеизъявление, на имущество) не посягают — ну, к этим можно относится лояльно» (интервью, мусульм.).
К такому же выводу приходит и М. С. Стецкевич, изучая общее в риторике о «чужих», артикулируемой православными иерархами и лидерами мусульманских общин на уровне России в целом. См.: Стецкевич М. С. Представления о «чужих» в современных российских конфессиях (православие и ислам) // Компаративистика: Альманах сравнительных социогуманитарных исследований. СПб., 2002. С. 105–118.
На процесс конструирования образа «Мы-верующих» влияет также локальная религиозная ситуация в Татарстане. Признавая за иудеями и буддистами равный статус в рамках Российской Федерации, в конкретных условиях Татарстана православные и мусульмане нацелены на полноценный социально-политический (но не богословский) диалог только друг с другом как с имеющими право символически репрезентировать большинство в Татарстане.
У нас в Татарстане, слава Богу, слава Всевышнему, это все предусмотрено. Когда мы провожаем солдат в армию или милиционеров в Чечню, обычно приглашают нас: меня, допустим, и священнослужителя из церкви. Мы спокойно находим общий язык, говорим насчет новостей, они что построили, мы что построили. У нас, слава Богу, таких болезней нет… Они нам свои визитки оставляют, мы им свои координаты оставляем, и какие любые вопросы — мы находим общий язык, слава Богу (интервью, мусульм.).
И тогда [до 1990 года] в армии команды свыше принимать священников не было, поэтому было это все в очень тесных рамках. Хотя, тем не менее, при принятии присяги я и представители мусульманства тогда присутствовали (интервью, правосл.).
Кроме того, религиозными лидерами подчеркивается, что практика толерантного отношения друг к другу представителей различных религий укоренена не столько в религиозной догматике, сколько в многовековом опыте совместного проживания и повседневных практиках взаимодействия.
Ну, те, кто жили уже давно и живут вместе. У них ценности разные, но Родина и отечество одно, и общечеловеческие ценности объединяющие. Без распрей каких-либо. Живем же мы на одной площадке и с мусульманином, и с иудеем (интервью, правосл., Казань).
Некоторые священнослужители раскрывают определенный парадокс межконфессионального взаимодействия в Татарстане. Они подчеркивают, что толерантные отношения между представителями разных религий в регионе обусловлены иногда слабой артикуляцией конфессиональных различий между людьми и недостаточностью знания населением догматических основ.
Мало того, какая трудность духовенству разбираться в тех семейных особенностях, особенностях семейной жизни тех же казанцев. …Вот типичный случай: муж татарин, жена русская. Прекрасная семейная жизнь. Ну, до тех пор, пока церкви были закрыты, никто этим вопросом не занимался: крестить или делать мусульманские обряды? Так вот, когда век все-таки стал возвращаться к истокам, к религии, к духовности, здесь возник вопрос: как с детьми быть? Слава Богу, если супружеские пары не запрещают друг другу ходить в свои религиозные учреждения. В данном случае татарин не запрещает ходить своей русской, там чувашской, православной ходить в церковь, ради Бога. Но с детьми-то как? И вот, самое удивительное — выход. Я за эти годы убедился, что у многих так есть. Например, двое детей: ну так банально. Сын — в мусульманство, дочь — в православие (интервью, правосл.).