Именно эти следы, эта грязь особенно наглядно и убедительно продемонстрировали мне, как нежна и хрупка Арктика. Я, конечно, ещё в школе слышал от учителя географии о том, что, если проехать по тундре на вездеходе, след не зарастёт многие десятки лет. Вот я и увидел такие следы. Это ужас. Когда-то человек жил и работал в Арктике с размахом.

Туман слегка рассеивался, и мы увидели захламлённую и искорёженную взлётную полосу, частью хлама был стоявший хвостом вверх большой самолёт. А ещё – трактора, ящики, трубы и, конечно, как везде в Арктике, ржавые бочки, в немыслимом количестве. Напоминанием о жизни, которая не окончательно погибла и ещё теплится в этих руинах, был доносившийся издалека собачий лай. Приятно услышать собаку в безлюдных местах. Всё-таки собака – это всегда дом, защита и надежда.

Но нас никто не встречал. Мы долго шли по давно не хоженному снегу между давно брошенными домиками, шли на звуки собачьего лая и гудение дизельного двигателя. В конце концов на снегу появились следы, собачьи и человечьи. Мы увидели новую сферическую антенну, точно такую, какие стоят на кораблях, увидели небольшой явно действующий трактор и длинное одноэтажное модульное строение, состоящее как бы из кубиков. Возле крыльца громоздились горы оледеневшего грязного снега. Эта грязь оказалась чайной заваркой, которую местные обитатели выплёскивали многие месяцы просто с порога. Далеко не ходили.

На пороге нас тоже никто не встречал. Возле двери на станцию, а это была именно станция, мы увидели синюю табличку: «Отделение почтовой связи. Время работы: вторник, среда, четверг, пятница. С 10.00 до 11.00». Мы посмотрели на часы и поняли, что пришли рано.

Мы долго стучались, и нам наконец открыли. На пороге стоял заспанный, нечёсаный человек, у которого даже усы были какие-то неприбранные. Не могу сказать, что он обрадовался. Руководитель нашей экспедиции о чём-то с ним тихонечко поговорил, и он предложил нам войти, предварительно вытерев ноги. Только обо что их вытереть, не сказал.

Я с большим волнением зашёл в настоящую научную полярную станцию. Внутри было очень тепло. Воздух был спёртый, давно не проветренный. Сильно пахло дизельным топливом, и громко гудел работающий генератор. В прихожей стояли бочки, ящики, давно не чищенные кастрюли. Мы прошли дальше, и нам предложили войти в кают-компанию. Так встретивший нас человек назвал довольно просторное и светлое помещение, в которое я не сразу решился шагнуть, потому что там было чисто. Точнее, там было чисто относительно прихожей, крыльца и всего того кошмара, которым теперь является некогда большая научная станция.

Мне в этой кают-компании всё было интересно. Перед входом, у стены, стояла старенькая двухконфорочная плитка, недавно мытая, но залитая каким-то варевом… На плитке – старый эмалированный чайник и большая кастрюля на малом огне, до краёв наполненная чем-то булькающим. Я понюхал. Холодец. У противоположной от плиты стенки стоял стол, усыпанный мукой. Ещё на нём стояла маленькая хлебопечка. В помещении приятно пахло хлебом. Уловив мой взгляд, встретивший нас человек сказал: «Хлеб печём… А что делать». Тут я вспомнил, что у меня в руке ведро с капустой, которое я всё время перекладывал из руки в руку, потому что тонкая ручка резала ладонь. Ничего не говоря, я протянул ведро начальнику станции – а это был именно он – принесённый с корабля гостинец. Сквозь полупрозрачные стенки ведра было видно содержимое. В этот момент встретивший нас человек в первый раз искренне и радостно улыбнулся и сказал: «Вот это дело!» Он быстро забрал у меня из рук капусту и куда-то унёс. Видно было, что он по-настоящему рад.

В кают-компании было два окна. У дальней от дверей стенки стояли книжные полки и малюсенький телевизор. По телевизору шли новости. Какая-то журналистка поздравляла актрису Ирину Мирошниченко с юбилеем. По стенам висели старые чёрно-белые фотографии. На одной – белый медведь, на другой – какой-то строгий человек в кителе 50-х годов и со звездой Героя Советского Союза на груди. И ещё висела икона. Но не в углу, а посреди стены. На полке рядом с книгами стояла маленькая пластмассовая новогодняя ёлочка, украшенная гирляндой и парой игрушек. У стены я увидел диван и несколько старых барабанов от большой ударной установки. Барабаны были очень старые, судя по ржавым креплениям, на них никто не играл лет десять. Видимо, мужикам жалко было их выбросить, вещь-то хорошая.

На книжных полках в два ряда стояли книги и толстые журналы, почти все зачитанные. Целая полка книг из серии «Жизнь замечательных людей»: «Денис Давыдов», «Федотов», «Рублёв», «Спиноза», «Пограничники», «Эдгар По»… Самая толстая и нечитанная книга – «Гёте». Порадовала меня на полярной станции почти замусоленная книжка «Гомер. Одиссея». На столике возле дивана лежал толстый журнал «Поэзия», выпуск 13-й за 1974 год. На подоконнике стоял горшок с каким-то растением, что-то вьющееся. А за окном туман.

На станции мы попросили бумагу и поставили себе на листочках печати самого северного российского почтового отделения. Хотелось послать письмо, точнее – отправить открытки многим друзьям… Представляете, получить открытку с Земли Франца-Иосифа! Я даже сам себе послал бы такую открытку. Интересно, когда бы она дошла. Следующее судно сюда зайдет месяца через три. А ещё забавнее было бы отправить эту открытку и самому её отнести на наш корабль, чтобы потом она дошла до Архангельска и уже оттуда дальше. Но никаких открыток на почте не оказалось и марок тоже. Да и почтовым обязанностям, по-моему, местные сотрудники не обучены. Начальник станции сказал очень просто: «А оно тебе надо?» – и я устыдился своих явно туристических желаний.