– Доктор, посмотрите, она что-то пытается сказать, – выдала я вместо приветствия и подошла ближе к кровати.

Доктор неспешно оглянулся, бегло взглянул на женщину, и покачал головой, а потом снова углубился в свои бумаги.

– Можете проститься с ней. Если она пришла в сознание, то, думаю, сейчас самое время, – сказал с опозданием спокойно и буднично, не отрывая глаз от записей.

В это время тетя Агнесса слегка приоткрыла глаза. Взгляд ее был обращен на меня, и я машинально отметила легкую желтизну, окрасившую белки глаз. Было совсем непонятно, видит она нас или это просто обычный взгляд, идущий далеко изнутри. Вдруг глаза ее вспыхнули странным голубым огнем и, как мне показалось, немного прояснились.

– Соня… девочка моя… прости… прости свою глупую тетку… – шептали бескровные губы. – Я виновата перед тобой. Я виновата… девочка. Мне за это скоро отвечать… простите…

Губы ее едва шевелились. Похоже, и слова требовали немалых усилий. Тетя Агнесса собрала их напоследок, чтобы проститься с нами навсегда.

Мне было страшно, очень страшно. Я тщательно избегала смотреть в ее, вновь, помутневший взгляд, и робко присела на край кровати, низко опустив голову. Тетя Агнесса замолчала, провалившись в очередное беспамятство. Угасающие лучи сознания медленно покидали ее.

Я глотала слезы и с ужасом наблюдала, как быстро, прямо на глазах меняется ее лицо. Это было лицо умирающей женщины. Вдруг ощутила слабое прикосновение. Худая и холодная рука нашла мою руку и нетерпеливо теребила пальцы, требуя внимания. Она пыталась что-то сказать.

– Девочки… дев…вочки мои… я должна вам сказать… вы должны знать… наша семья… принадлежит к извест… дворянскому роду… – она замолчала, вновь собираясь с силами. – Наши предки служили Петру П…ервому… и были с ним плечо в плечо. Санаторий… старинный дом – это наш дом, запомните это. Мне перед смертью сказала мама. Бабушка рассказывала… – голос ее становился все тише, а речь бессвязнее. – Соня, Сима… план дома… вы инженеры… Нюра, спросите Нюру… скажите, я разрешила… наша фами…фамилия… Борис… – при этих словах рука тети Агнессы выскользнула из моей и бессильно опустилась на постель. Голова странно повернулась набок, словно устала лежать в одном и том же положении, и замерла в неподвижности.

За спиной раздались громкие причитания. Это плакала Нюра. Когда она появилась в комнате, никто не заметил.

Доктор с досадой отложил бумаги. Безразлично посмотрел на кровать, откуда еще несколько секунд назад доносился слабый голос.

– Ну, вот, теперь вместо истории болезни придется составлять заключение о смерти. Ох уж эти мне больные… – в голосе его чувствовалось явное разочарование.

– Побойтесь Бога, – сквозь слезы произнесла Нюра, часто мигая своими короткими белесыми ресницами. – Она уже отмучилась и теперь покойница, а не больная.

Доктор удивленно посмотрел на нас по очереди и, остановив взгляд на старой няньке, сказал совершенно невероятную, но вполне справедливую вещь:

– Дорогуша, разницы в этом большой нет. Для меня покойник – тот же больной, только ему уже не нужно мое внимание, сочувствие и сострадание. Он больше не нуждается в лекарствах и оказании помощи. Он, вообще, больше ни в чем не нуждается. Это факт и его надо принять, – при этих словах философ в белом халате назидательно поднял палец вверх.

С большим трудом мы постигали его железную и жестокую логику. Нюра же, зарыдала еще громче. Ничего нельзя было изменить и оставалось лишь скорбно согласиться с тем, что бедной тете Агнессе и на самом деле больше не требовалось ни внимания, ни сочувствия, ни лекарств.

– Прощайтесь, – сказал доктор так, словно мы расставались лишь на недельку, по случаю очередного отпуска тети. – Сейчас пришлю санитаров.

Он неторопливо собрал со стола бумаги, аккуратно сложил их в папку и, на ходу застегивая пальто, вышел из комнаты.

Было жутко и страшно. Плакала Нюра, рядом шмыгала носом Сима, а я стояла, словно окаменевшая перед кроватью, и неотрывно смотрела на бездыханное тело, совсем ни на кого не похожей, маленькой и неимоверно худенькой женщины.

Похороны – это всегда тяжело. Почти весь город пришел проститься с тетей Агнессой. Проводить ее в последний путь приехали коллеги и бывшие пациенты, а теперь уже солидные люди со всей области. Было много венков, проникновенных речей и живых цветов, которые сиротливо поджимали лепестки на морозе.

Тетя взирала на всех присутствующих с большого портрета в черной траурной рамке. Взгляд ее был строгим, и лишь, слабая, едва заметная улыбка, легко коснувшаяся губ, навсегда застыла на лице.

Конечно же, кладбище, тем более во время похорон, не самое подходящее место для встреч и свиданий. Но я все же очень боялась даже нечаянного столкновения с Борисом.

Это было неизбежно. Он стоял рядом, у самого гроба. Без шапки, совершенно не замечая холода и того, что идет снег. Скорбный взгляд был устремлен на лицо матери. Сейчас для него больше никого не существовало вокруг. Я заметила, как Борис вытер скупую мужскую слезу, опустив ниже голову. Он любил свою мать и всегда был ей хорошим и послушным сыном.

На поминки он не остался. Первым подошел к столу, выпил залпом стакан водки и, не проронив ни слова, ушел, оставив все заботы жене, все той же яркой и красивой брюнетке с пышными женскими формами, которую я когда-то видела на фотографии. Только теперь ее формы несколько укрупнились, а яркая красота с годами немного поблекла, хотя выглядела она до сих пор очень эффектно. Она чувствовала себя хозяйкой и уверенно распоряжалась за столом, поблескивая бриллиантами в ушах и на пальцах.

На следующий день мы, обнявшись, тихо и одиноко сидели в комнате тети. Мой взгляд бесцельно блуждал по стенам и вдруг остановился на зеркале, завешенном большим черным платком.