Он задыхается рядом со мной ночью и днем. Без остановки. Это первый, самый верный мой товарищ по каторге. Тот, кто никогда меня не покидает. Тот, кто был рядом с того момента, как я пришла в себя в той абсолютной черноте, в той загадочной пустоте, которая стала декорацией моего возвращения к жизни. Тогда, давно, полтора месяца назад.

Начиная со 2 сентября реанимационное начальство полагает, что я могу справиться сама, без искусственной вентиляции легких. Другими словами, я могу научиться дышать сама. Пережить то, что переживает ребенок, приходящий в этот мир, но в пятьдесят семь лет. Странный опыт. Безумное волнение ожидания. Внимание, аппарат сейчас будет отключен… Теперь ваша очередь, мадам Либи!

Я концентрируюсь, как на старте велогонки, — и вперед: я снова отвечаю за мою жизнь. Я должна дышать, главное — не забывать дышать!

Как другие справляются? Как они дышат, не думая об этом? Как дышат и занимаются чем-то другим? Как дышат и не чувствуют усталости? Я учусь этому заново, и у меня, разумеется, получается плохо. Дышать — это умение, как и многие другие. Как велосипед или лыжи: все так легко, когда умеешь, и так опасно, когда только начинаешь.

Я стараюсь, потому что хочу быть хорошей ученицей. И я почти хорошо вдыхаю, но выдыхаю недостаточно. Я мобилизую только верхнюю часть тела, потому что моя диафрагма больше не реагирует. Газообмен плохой, и у меня вскоре начинает болеть голова. Подключите меня снова к аппарату, пожалуйста.

Все. Первый сеанс длился почти целый час. Я совершенно без сил. Вся в поту. Трахеостома снова на месте, аппарат снова работает за меня, и я могу… вздохнуть.

Рэй, разумеется, здесь.

— Браво, Анжель! Супер! Ты видишь, у тебя все получилось и без машины!

Муж подбадривает меня. Он счастлив. Счастлив, что я это сделала. Но счастлив еще и потому, что это закончилось. В течение долгих минут «автономии» Рэй не сводил глаз с экрана. Его особенно беспокоили мои показания. Потом он все-таки разобрался в этих шумах и каббалистических знаках.

Как и с инвалидным креслом, как и со столом для вертикализации, длительность сеансов самостоятельного дыхания постепенно увеличивается. Я дышу самостоятельно, когда у меня посетители. Мне неспокойно, и я предпочитаю, чтобы Рэй был рядом. Одним глазом он смотрит на меня, другим — на экран монитора: муж следит за мной, как тренер. Лейтмотив его уговоров звучит так:

— Успокойся, моя дорогая, контролируй себя.

У меня нет выбора, я должна быстро прогрессировать.

Потому что очень скоро наступит великий вечер.

И вот врач объявляет мне:

— Вам предстоит продержаться всю ночь!

Боже мой! Легко сказать! И Рэя не будет рядом со мной все это время.

Мне страшно, но протестовать я не могу. Не могу пожаловаться на то, что меня считают готовой к такому испытанию. Не могу уклониться. Не могу потребовать меньше самостоятельности.

За окном темнеет. Я одна и отключена от аппарата. Тревога нарастает по мере того, как шум в коридорах, который никогда не прекращается совсем, постепенно стихает с наступлением ночи.

Можно лишиться сна и по менее серьезной причине… Я лежу, но в положении полусидя, грудь приподнята, чтобы максимально хорошо дышать, чтобы мокрота не забила дыхательные пути. И все же у меня регулярно возникает ощущение, что я задыхаюсь. Ощущение перегрева, абсолютной уязвимости.

Я повторяю про себя советы Рэя: «Успокойся, моя дорогая, успокойся».

Тревога постепенно отступает. Я сосредоточиваюсь на том звуке, который издаю с таким прилежанием. Звуке, который я хотела бы сделать максимально регулярным, но который мне кажется опасно хаотичным. Если я засну, смогу ли продолжать дышать? Они уверены, что это станет автоматическим? Если я засну, я умру? Нет, потому что они все ждут от меня подвига самостоятельного дыхания, потому что они этого хотят. Потому что это как будто доставляет им столько удовольствия. И потом, приборы подадут сигнал тревоги. Медсестры, конечно же, будут заходить в мою палату чаще обычного. Никаких сомнений, наблюдение за мной будет более пристальным.

Я внимательно прислушиваюсь к себе, я регулирую дыхание, и происходит чудо. Возможно, они накормили меня успокоительным, но факты таковы: страх отступает, и я засыпаю.

Я просыпаюсь. Я жива. Я счастлива от этого, я счастлива еще и от того, что на рассвете меня снова подключили к аппарату. Это большая победа, но не окончательная. Предстоит выиграть еще много сражений, прежде чем победить в войне. Время автономного дыхания увеличивается не линейно, математически, день за днем. Часто менее удачные дни сменяют более удачные. Никогда никакой уверенности. Говорят, что без труда ничего не дается. Я это знаю. На каждый пик надежды отвечает момент тревоги. Я регулярно впадаю в панику, и успокаивает меня аппарат искусственной вентиляции легких.

Я слышу комментарии, не предназначенные для моих ушей:

— Она снова не продержалась.

Я воспринимаю это как упрек. Врачи смотрят на меня издалека, с изумленным видом. Они обсуждают что-то с Рэем. Мне бы так хотелось быть хорошей ученицей. Мне бы так хотелось доставить им удовольствие.

Свежесть горы Сент-Одиль… Тихий шелест источника… Глухое бормотание моря… Благодатный поток душа… Сладость глотка воды… Огромное удовольствие от стакана свежей воды! Невероятное, давно забытое удовольствие. Я только что провела целое лето, не выпив ни единого стакана. Я проглотила лишь несколько капель, попавших мне под язык, словно дар, стараниями сочувствующих друзей. Мой рот отчаянно пересох. Я не обезвожена, потому что вода напрямую попадет в мое тело через трубочку гастростомы, но мне ее явно не хватает. Вода — это наркотик, которого я лишена. Я с наслаждением ощущаю холодную жидкость, которая через зонд попадает в мой желудок. И когда один из моих посетителей моет руки под краном, я слушаю, как течет вода, и этот звук для меня подобен божественной симфонии!