Василий с яростью взглянул на Шестака. Перед ним, вспыжившись, но с животным страхом в глазах, стоял маленький ничтожный человечек, не по заслугам занимающий в стране самое завидное положение, стяжавший огромные богатства и все же с легким сердцем готовый предать своего государя, залить родную землю кровью и совершить любую подлость. И с таким еще церемониться!

— Не бывало? — со злой усмешкой переспросил он. — А еще не то будет: карачевский боярин повиснет на воротах, ежели не возвратит грамоту, лежавшую вот в этом ларце, и не скажет, зачем он ее оттуда своровал?

— Да ты что, князь? — побледнев, но выдерживая взятый тон, промолвил Шестак. — Какая грамота? Да я после смерти родителя твоего и близко тут не бывал!

— Тишка! — крикнул Василий. — Видал ты нынешней зимой, как боярин из моей опочивальни выходил?

— Видал, пресветлый князь!

— Что теперь скажешь, боярин?

— Скажу, что врет твой холоп либо кем научен! — закричал Шестак. — Может, сам он ту грамоту украл, а на меня валит! А ты по холопскому навету бояр хватаешь и смертию им грозишь! Да за такое поношение чести моей я к самому великому хану…

Шестак не успел кончить: шагнув вперед, Василий схватил его за бороду и затряс так, что голова боярина ходуном пошла в его крепкой руке.

— Молчи, гнида! Это у тебя-то честь?! Да я тебя, допрежь чем повесить, велю с хомутом на шее по всему Карачеву провести! Сказывай, где грамота, собачий сын!

— Богом клянусь, не брал я ее, — прохрипел Шестак, от наглости которого не осталось и следа.

— Врешь, ворюга!

— Крест поцелую, что чист я в этом!

— Тебе ничто и на кресте солгать! Коли не сам украл, говори — кто это сделал? Без тебя тут все одно не обошлось!

В помутившемся от страха мозгу Шестака мелькнула мысль — рассказать все и тем спасти свою шкуру. Но он сейчас же сообразил, что, если Василий не заподозрит главного и поедет в Козельск, он оттуда едва ли вернется. Что бы там ни говорил князь Тит, а уж Андрей Мстиславич и Святослав о том позаботятся! И потому надобно стоять на своем и лишь постараться избежать петли сегодня.

— Смилуйся, Василий Пантелеич, — захныкал он. — За что это ты на верного слугу своего? Спасением души моей клянусь: ничего я о том не ведаю!

— Ишь как запел, иуда! — брезгливо сказал Василий, выпуская боярскую бороду. — Куда вся спесь подевалась! Только не верю я твоим клятвам. Сейчас мне недосуг, а вот ворочусь из Козельска, и мы с тобой еще потолкуем! Коли сам не развяжешь язык, я тебе его развязать сумею! Кликни двух воев, Никита, — добавил он. — В железа боярина и в подвал! Да караулить крепко, чтобы не сбег!

Через минуту в опочивальню вошли два дружинника, одним из которых был Лаврушка. Вот уж не чаял он, что выпадет ему счастье самолично вести в тюрьму грозного боярина, заклятого врага их деревни! Приблизившись к Шестаку и тронув его за плечо, он с усмешкой сказал:

— Ну что ж, пойдем, боярин, в твои новые хоромы! — А когда они очутились в коридоре, добавил: — Да пошевеливайся, рыжий черт, нам с тобою мулындаться неколи!

— Все ли в сборе? — спросил Василий у Никиты, когда увели Шестака.

— Давно тебя во дворе ожидают, князь.

— Ну, значит, немедля в путь! И так немало времени утеряли.

— Василей Пантелеич! — воскликнул Никита. — Неужели и теперь упорствовать будешь и не велишь с нами поболе людей взять?

— А что такое случилось, чтобы я свой наказ менял?

— Как что случилось? Ужели мыслишь ты, что Шестак для себя ту грамоту украл? Ни малого сумнения нет, что у них сообща какая-то измена задумана!

На этот раз Василий почувствовал, что опасения Никиты имеют достаточно оснований. Но когда нервы его бывали взвинчены, как сейчас, он неспособен был действовать осмотрительно и менее, чем когда-либо, желал показаться трусом.

— Глупости все это, — резко сказал он. — А хоть бы и затевали они что, — не боюсь я их! Едем!

— С тремя десятками людей?

— Да!

— Василей Пантелеич…

— Я сказал! — крикнул Василий. — А еще станешь ныть — и этих велю тут оставить! — И, не глядя на сокрушенно умолкнувшего Никиту, он быстрыми шагами вышел из горницы.