Сжав и приподняв кулак, Константин тихо опустил его на стол, крепко прижав, пристально глядел на Одинцова. Потом сказал тихо:

— Ты меня старше — я тебя уважать должен… Поэтому спокойно спрошу: ты зачем меня обзываешь? Я от работы никогда не бежал, я дезертиром никогда не буду, я — Константин Гогуадзе, меня никто оскорбить не смел, почему третий день от всех плохое слышу? Ну, скажи!!! Обманщик я, — он разогнул палец в кулаке и дальше разгибал поочередно. — Бабник я, а-ли-мент-щик я, плохой отец, плохой сын. — Пальцев не хватило, и растопыренная пятерня заметалась перед лицом председателя. — Это я все, слышишь? Теперь дезертиром зовешь?! Ва-а, что я такое сделал?

— Ты подожди, — успел встрять в горестную паузу Одинцов. — Ну, видно, недоразумение какое, бывает… Лично я тебе верю, вот тебе святой крест, пусть я и безбожник. Выяснится, успокойся. —

Он понизил голос задушевно: — Я к Ольге сам ходил переговорить. В дом, конечно, не зашел, поскольку ее сын от беды остерег, а намеренье имел. И что, если невеста была? Кабы ты уже женился, тогда другое…

— Какая невеста?! — встал Гогуадзе, и двое перед ним съежились. — Вот что… Давай рассчет по-хорошему. Не дашь — все равно уеду, надоело всякое слушать, болота ваши надоели, дороги с колдобинами… К черту!

Теперь вскочил председатель, выпятив грудь, пошел на него:

— Ты, знаешь, не очень! «Болота», «колдобины»… Ну не Сочи у нас, дворцов белых нету, знаем, что работать трудно и жить не сахар! А чего так? Слышал уже, как места на тех колдобистых дорогах зовутся? «У бойца», «У машины», «Комиссаров поворот»… Это значит: где боец похоронен, где партизан штабную немецкую машину подорвал, где фашисты комиссара расстреляли. Помнят люди! Ты вон его спроси, — Одинцов указал на Сажина, — он как раз партизанил… Тяжко по нам война прошлась, деревни нету, чтоб полностью уцелела, семьи нет, в какой кто-нибудь не погиб, понял?

— Подожди, зачем кричишь? — защищаясь, вытянул ладонь Константин. — Я разве не понимаю, я совсем другое хотел сказать…

— А раз понимаешь, так докажи делом, — взялся ковать горячее Одинцов. — Силос возить докончи, помоги дизель пустить, отвези, сдай молодняк и — тогда иди, отправляйся куда хочешь, все подпишу!

— Ладно, я это сделаю, — сказал Гогуадзе тихо. — Потом сразу подпишешь, так?

— Слово дадено, — развел руками председатель. — Не отступлюсь.

Постояв, Константин кивнул, повернулся и вышел.

Одинцов подошел к окну, и Сажин тоже подошел, встал рядом.

— Уедет он, однако, — с сожалением сказал почтальон.

— Может, и уедет, а все побудет еще, — гляди на рванувшуюся с места машину, отозвался Одинцов. — Вдруг и образуется у них? С хорошей бабой просто не обходится, сам знаешь.

Участковый уполномоченный Шалыгин вышел из пристанционного магазина в райцентре, не слишком обремененный покупками. Но и от них поспешил освободиться, уложив под кожух коляски мотоцикла, поскольку авоська и сетка не вязались с формой, по его мнению.

Проходящий поезд только что тронулся после краткой стоянки, и последние вагоны тянулись вдоль перрона. Обычно приезжих было немного, а сейчас у выхода на небольшую вокзальную площадь собралась толпа, и Шалыгин на всякий случай подошел взглянуть, не требуют ли обстоятельства присутствия официального лица.

В центре толпы стояли две женщины и четверо мужчин явно кавказского происхождения, однако общее внимание привлекли не столько они сами, сколько их вещи, а более всего — четыре огромные бутыли, каждая из которых была погружена в объемистую корзину с ручками. В двух сосудах жидкость была темного цвета, в одном — желтого, а в четвертом и вовсе прозрачная.

Собравшиеся переговаривались негромко:

— Слышь, а может, это и не вино вовсе?

— Вино, точно. Я с ими от Нелидова ехал, сами говорили. Три с вином, а вон в этой — водка домашняя.

— Самогон? Так у их же и отымут!

— Не, на Кавказе из своей фрукты гнать можно, разрешение на то имеется. Им, видишь, для здоровья полезно, оттого и живут долго.

— Погоди, ребята, я щас прикинул, так тут литров двести добрых. Экая прорва веселья! — Подсчитавший тронул за рукав одного из кавказцев. — Я извиняюсь, конечно, вы торговать будете?

— Зачем торговать? — сверкнул тот глазами из-под очень густых броней. — Сами выпьем.

— Эт да-а… Лихие мужики!

Та из приезжих женщин, которая была значительно постарше другой, обстоятельно объясняла:

— Мы в гости… Родственник наш тут близкий, к нему очень надо. — И покалывала бумажку в руке: — Здесь все написано… Видите? Деревня Широво. Где такая?

Шалыгин протиснулся ближе и со вниманием прислушался.

Увидев его, женщина обрадованно заулыбалась:

— Вот ты знать должен, скажи, дорогой: деревня Широво, где такая? Там Котэ, племянник мой, вот его племянник, — она дернула за рукав седоусого здоровяка в очень несолидной для него круглой войлочной шапочке. — Это Карло, мой муж. Он по-русски стесняется… Я — Марьям, тетя Котэ, это Русико, невестка моя, она по-русски хорошо говорит, но тоже стесняется. Это — Гиви, а это Шота и Авто, они…