— Огонь погас, Иммада.

При звуке его голоса девушка двинулась к циновкам. Ее черные волосы свисали, как плащ. Ее саронг, нечто вроде юбки, которую носят и мужчины, и женщины, был расцвечен по обычаю страны серыми и красными клетками, но в костюме ее не хватало пояса, шарфа, верхней накидки и женского головного убора. Черная шелковая куртка, похожая на куртку знатного мужчины, была застегнута на груди и плотно прилегала к ее гонкой талии. Край высокого, шитого золотом воротника подпирал шею. На ней не было ни ручных, ни ножных браслетов, и хотя она носила мужскую одежду, при ней не было никакого оружия. Руки ее облегали чрезвычайно узкие рукава, с небольшим разрезом у кистей, золотым шитьем и рядом маленьких золотых пуговиц. Смуглая и подвижная, она шла короткими шагами; на бесстрастном маленьком лице горели оживленные глаза, и дугообразный рот был крепко сжат. Вся фигура ее, строгая и грациозная, дышала пламенной решимостью юности, — той поры бытия, когда жизненный путь с его надеждами и упованиями только еще начинается.

Это было как раз в день прибытия Лингарда, когда бриг, задержанный штилем, появился на отмелях лишь поздно утром. Мужчина и женщина, надеявшиеся увидеть долгожданный парус с первыми же лучами восходящего солнца, были разочарованы; не зажигая огня, они вернулись к своим циновкам. У самых ног их виднелся челнок, вытащенный из воды и для большей безопасности привязанный травяным канатом к длинной пике, которая была крепко воткнута в белый песок бухты. Волна прилива тихо лизала опущенную в воду корму.

Женщина закрутила свои черные волосы и укрепила их тонкими деревянными шпильками. Мужчина разлегся во всю длину, оставив рядом с собой место для ружья, точно для друга, и, оперши голову о локоть, смотрел в направлении яхты. В его мечтательных глазах ясно читалась каждая пробегавшая мысль; мысли, по-видимому, были невеселые, и взгляд его постепенно приобретал мрачную неподвижность.

— Уже три восхода видели мы на этом острове, и все же друг не приехал, — сказал мужчина, лежа спиной к женщине, сидевшей по ту сторону погасшего костра.

— Да и месяц уже на ущербе, — тихим голосом отвечала она. — А он обещал приехать сюда, когда ночи светлые и вода покрывает отмели по самые кусты.

— Путник знает, когда он отправится в путь, но не знает, когда вернется, — спокойно заметил мужчина.

— Медленно тянутся ночи, когда ждешь, — пробормотала она, вздохнув.

— И иногда ждешь напрасно, — с такой же сдержанностью добавил мужчина. — Может быть, он никогда не вернется.

— Почему? — воскликнула девушка.

— Путь долгий, и сердце может остыть, — послышался спокойный ответ. — Если он не вернется, значит, он нас забыл.

— О Хассим, это будет значить, что он умер, — с негодованием крикнула девушка.

Мужчина, продолжая пристально глядеть на море, улыбнулся ее пламенным словам.

Они были брат и сестра, и хотя они походили друг на друга, их семейное сходство как бы поглощалось общностью их расо вых черт. Они были родом из Ваджо, а среди малайцев сущест вует поговорка, что для успеха в торговле и мореплавании надо иметь в венах хоть немного ваджской крови. А у этого народа торговля — обозначающая также и «далекое путешествие» — ро мантическое и почетное занятие. Торговец должен быть смелым и проницательным; он должен сочетать в себе бесстрашие юно сти и мудрую осторожность старости; он должен быть диплома том и воином, чтобы обеспечить себе благоволение великих мира и внушать страх злым.

Качества эти, конечно, не считаются необходимыми для лавочника или китайца-разносчика; они необходимы лишь для такого человека, который, принадлежа к благородному роду и иногда связанный родством с правителем страны, странствует по морям на собственном судне и с многочисленной дружиной. Такой человек развозит с острова на остров товары и политические новости, передает тайные послания и ценные посылки и так же готов к интригам и битвам, как к купле и продаже. Таков идеал ваджского торговца.

Торговля в этом смысле была излюбленным занятием честолюбивых людей, игравших скрытую, но важную роль во всех национальных восстаниях, религиозных смутах и широких пиратских предприятиях, свергавших с трона не одну туземную династию в течение первой половины последнего столетия и одно время грозивших голландскому владычеству на Востоке. Когда, ценой множества крови и золота, на островах был водворен сравнительный мир, профессия эта, хотя и лишилась былых возможностей, все же продолжала привлекать наиболее смелых авантюристов беспокойной расы. Младшие сыновья и родственники раджей пересекали архипелаг по всем направлениям и пробирались на бесчисленные и малоизвестные острова и на берега Новой Гвинеи, тогда еще совершенно неисследованные, направляясь всюду, куда еще не успевала проникнуть европейская торговля, — от Ару до Адже, от Сумбавы до Палавана.

В наименее известном из таких уголков, — в маленькой бухте на новогвинейском побережье и состоялась первая встреча Лингарда с молодым Пата Хассимом, племянником одного из самых могучих ваджских вождей.

Он был торговцем в том смысле, как это понимают в стране Ваджо, и прибыл в бухту на крепком морском прау, вооруженном двумя пушками, и со свитой молодых сородичей и воинов, чтобы купить оперенья райских птичек для старого тернатского султана. Это была рискованная экспедиция, предпринятая не ради барышей, а из-за дружбы к старому султану, который как — то раз целый месяц оказывал ему широкое гостеприимство в своем неуютном тернатском дворце.