Отец его, ушедший к Перуну уже давно, встретил как-то мать Дуная и полюбил. И даже жить начал с ней семейно, хоть и противилась часть дружины, семей не имевшая. Мол, Иван, зачал ребенка, и хватит. Только не тут-то было. Отец пользовался у самого князя знатным уважением за отъявленную храбрость в боях. Мать Дуная он любил, а как сын родился, так совсем души в нем и в жене не чаял. Да и князь разрешил матери с сыном и мужем быть рядом, тут дружинные и успокоились. А потом приключилась беда. Вышла мать в мирный и тихий день на стену, решила посмотреть на город и отца повидать. Тут только ее и видели. Сдернули нео арканом Марью со стены и утащили. Пока поняли, что за женщина была, пока отцу сказали… Пропала она, сгинула среди руин.

Дунай скрипнул зубами, ненавидяще уставившись на храпящих вповалку мохнатых. От дальнего костра донеслось приевшееся «не надоело?», в ответ рыкнули, что, мол, нет. Рука с хрустом вцепилась в роговую ручку поясного ножа. Захотелось бежать туда, резать, кромсать, рвать на куски ненавистных уродов, лишивших обоих родителей. Но пока не время, сидят мохнатые и не спят, чутко слушают, ловят воздух и ветер вывернутыми ноздрями. Ничего-ничего, он подождет. И Кремль чуть подождет, ведь Дунай вернется в любом случае, это пластун знал точно.

Тело затекло, не шутка – пролежать столько в каменной щели. Только пластун всегда готов к такому повороту. Дунай чуть прижал голову вниз, подбородком достав до груди. Воротник куртки, гладкий, затертый до блеска, оказался совсем рядом с зубами. Прямо перед ними, притянутые нитками, выпирали несколько горошин. Спасибо монахам из Семинарии, сделавшим из печени рукокрылов мягкую смолку, разгоняющую кровь по жилам и мышцам. Дунай зубами очень тихо перетер плотные нитки, взял горошину языком и надкусил. Во рту ненадолго вспыхнуло обжигающе горячим и горьким, стянуло нёбо, заставило сердце колотиться быстрее. Оно отбило с десяток ударов, и мышцы начали наливаться теплом, чуть сокращаясь и покалывая под кожей.

Оставалось совсем чуть-чуть, внутренние часы пластуна стучали и гомонили о времени в полчаса с небольшим. А ведь и точно, последнее «не надоело?» задержалось, и сильно. Хорошо… Дунай решил дать мохнатым заснуть покрепче. Усмехнулся, подумав о том, что бы сказал отец. Иван, как стало ясно, что быть Дунаю пластуном, даже расстроился. Но потом все понял и сам, бывало, гонял сына похлеще учителей.

Отец любил честный бой, грудью на грудь, до треска в могучих плечах, когда голова нео отлетала на несколько метров, срубленная лихим ударом. Без хитростей и тайных ходов, пугая врага одним своим видом и яростным боевым кличем. Да, таким сын и запомнил его в ту последнюю отцовскую битву. Не самый старый и глупый дружинник Кремля закрыл собой нескольких молодых воинов, дал отойти, ринувшись на врагов. Там и остался. Потом, после боя, Дуная взашей погнали со стены, не давая смотреть на сторону нео. Боялись потерять пластуна, свихнувшегося от боли, горя и гнева.

Его отец, могучий Иван, приподнятый на несколько проржавевших столбов, смотрел невидящими глазами на Кремль. На дом, что защищал так долго и за который был готов сложить голову не жалеючи. Дунай не видел, как надругались над истым и мужественным воином мохнатые, да ему и не надо было этого видеть. Пластун все это зрил не раз, знал, чем кончится. Говорят, что Олег, не выдержав, прицелился и выстрелил, попав с немыслимого расстояния из пищали в голову отца. Дунай в это верил, несмотря на глупость такой мысли. С пищали, да на двести шагов точно в голову? Но про Олега верил, хоть и не спрашивал у него самого лично. Пищаль… эхма. То ли дело бесшумный «Вал». Или СВД… Дунай вздохнул, представив, что мог бы сделать с этим оружием. Изучал его по старым таблицам, мечтал в руках подержать. Умели же древние предки делать…

И ведь привез Данила с собой много ящиков и боеприпасов, и самого оружия. Но не дали, не смогли. А и то верно, ведь теперь каждый тот ствол на счету будет, как только он вернется и расскажет, что узнал-выведал. Хоть и шел совершенно не за тем в рейд.

Отправил пластуна мастер Устин пронюхать, что с нео творится после бойни, устроенной им вернувшимся с того света Данилой, которого кем только поначалу не считали. Дескать, предатель-разведчик, беглец, продался из трусости лохматым или кому хуже. А он взял да и вернулся, да как, да не один. Вкатился на мост Москворецкий в самый нужный момент, на танке, положил, как в старых сказках-былинах, целую туеву хучу идолищ, груз драгоценный привез. Мысли пластуна прервал тихий стук у костра нео. Дунай осторожно выглянул, присматриваясь к слабым всполохам потухающих костров. Ну надо же, почти дождался наконец-то. Один дозорный выронил копье, всхрапнул во сне. Осталось дождаться еще нескольких. Ох и погулял бы сейчас Дунай по вражьему лагерю, убивая вонючих нео, до конца бы дошел, всех убив. Эх, если бы не подслушанный разговор знакомого маркитанта Геда и странного недоростка…

– Так, говоришь, друг Фенг, тебе нужны цацки от шамов? – Гед поправил карабин СКС, висящий на плече.– И зачем оно мне надо – вести дела с этими больными на всю свою трехглазую голову уродами?

Дунай во второй раз за сегодняшний долгий день вжимался в битое крошево развалин Москвы. Наврал ли ворм или нет, но здесь пластун оказался вовсе не зря. Загодя заприметив две таящиеся фигуры, Дунай осторожно подобрался поближе. Первого, одетого в черный комбинезон маркитанта Геда, узнать было легко. А вот таких, как его собеседник, Дунай еще не встречал.

Невысокое существо, одетое только в набедренную повязку и с мягкой шерсткой по всему телу, кроме лица, казалось совершенно незнакомым. Голос у него был со странным, чуть шепелявым акцентом, при разговоре этот самый Фенг путал звуки, мешал их, как хотел:

– Да, длуг Гед, нузны. Я халасо заплачу. Ты зе знаесь, что Фенг не обманщик.

– Это я знаю…– Маркитант почесался в затылке.– Черт с тобой, недоросток. Сто монет?..