Рультабий оборачивается, пытаясь найти глазами кого-нибудь, кто мог бы прояснить нам этот вопрос. Бернье как раз стоит на пороге двери в Квадратную башню. Рультабий делает ему знак подойти.

– Кто это с госпожой Эдит? — спрашивает репортер.

– Князь Галич, — отвечает без колебаний Бернье.

Мы с Рультабием недоуменно переглядываемся. Мы еще ни разу не видели князя Галича издали и не наблюдали за его походкой, но, право, я никогда не думал, что у него такая манера ходить… И потом, он казался мне меньше ростом… Рультабий угадывает мою мысль и пожимает плечами.

– Хорошо, — говорит он Бернье. — Спасибо…

И мы продолжаем наблюдать за Эдит и ее князем.

– Надо признаться, — добавляет Бернье, прежде чем оставить нас, — этот князь не особенно мне нравится. Он слишком нежен, слишком белокур, и глаза у него слишком светлые. Говорит, что он русский. Приезжает, покидает страну, никого не предупреждая! Предпоследний раз, когда его пригласили завтракать, хозяева ждали его и долго не решались сесть за стол. И тут вдруг приходит телеграмма, в которой он извиняется и пишет, что не может быть к завтраку, так как опоздал на поезд. А телеграмма из Москвы! — И Бернье, посмеиваясь, возвращается в свою башню.

Наши взоры по-прежнему устремлены на прибрежный песок. Эдит и князь продолжают прогулку, направляясь к гроту Ромео и Джульетты; старый Боб вдруг перестает жестикулировать, направляется к замку, входит в него, пересекает двор, и мы видим (с площадки башни ВII), что он больше не смеется: старый Боб — олицетворение скорби. Он не произносит ни слова, проходит под воротами. Мы окликаем его. Он нас не слышит. Боб несет перед собой в вытянутых руках старый череп; вдруг он разражается гневом, осыпая череп ужасными проклятиями. Он входит в круглую башню, и до нас еще долго доносится его брань и какие-то глухие удары. Можно подумать, что он бьется о стены.

В это время на часах Нового замка пробило шесть. И почти одновременно над морем прокатился первый отдаленный раскат грома. Горизонт совсем почернел.

Конюх Уолтер, славный малый, на редкость глупый, но по-собачьи преданный хозяину, каковым являлся для него старый Боб, прошел под воротами башни Садовника и, оказавшись во дворе Карла Смелого, приблизился к нам. Он передал мне и Рультабию по письму и продолжил свой путь к Квадратной башне. Рультабий остановил его и спросил, что он собирается там делать. Уолтер ответил, что хочет передать Бернье почту для госпожи и господина Дарзак; это было сказано по-английски, так как Уолтер не знает другого языка, мы же владеем английским в достаточной мере, чтобы понять его. Уолтер стал разносить почту, после того как папаше Жаку запретили покидать входные ворота. Рультабий забрал у него письма, сказав, что сам передаст их.

В эту минуту упали первые капли дождя. Мы направились к двери в комнату Дарзака; в коридоре, сидя на стуле, Бернье курил свою трубку.

– Дарзак все еще там? — спросил Рультабий.

– Не шелохнулся, — ответил Бернье.

Мы постучали и услышали звук отодвигаемого изнутри запора. (Эта задвижка всегда должна была запираться, как только кто-нибудь входил в комнату, — таково было требование Рультабия.)

Когда мы вошли к Дарзаку, он был занят своей корреспонденцией за маленьким письменным столом, как раз напротив двери R, лицом к ней. Но следите внимательно за всеми нашими движениями. Итак, Рультабий ворчит, что полученное им письмо повторяет утреннюю телеграмму: редакция торопит его вернуться в Париж, с тем чтобы непременно послать в Россию.

Дарзак рассеянно пробегает глазами те два или три письма, которые мы ему передали, и кладет их в карман. Я протягиваю Рультабию только что полученное мною послание от моего парижского друга, который сообщает мне кое-какие несущественные подробности об отъезде Бриньоля и вместе с тем пишет, что Бриньоль оставил адрес для корреспонденции: Соспель, Альпийская гостиница. Это в высшей степени интересно, и Дарзак с Рультабием обрадовались новым сведениям. Мы решаем отправиться в Соспель, как только представится возможность, и выходим из комнаты Дарзака. Дверь в комнату его жены не заперта — я вижу это собственными глазами. Госпожи Дарзак в ее комнате нет. Как только мы выходим, Бернье тотчас запирает за нами дверь на ключ… я видел это, точно видел… и ключ кладет в карман своего жилета. Я как сейчас вижу, как он кладет ключ в верхний карман жилета, клянусь в этом!.. и застегивает пуговицу.

Затем мы все втроем выходим из Квадратной башни, все втроем, оставив в коридоре лишь Бернье, верного сторожевого пса, каким он был до самого последнего дня. Если он и был когда-то браконьером, это еще не значит, что он не может быть отменным сторожем. Наоборот, сторожевые псы как раз и промышляют браконьерством. И я могу во всеуслышание заявить, что бы ни последовало дальше: Бернье всегда исполнял свой долг и говорил только правду. Его жена также прекрасно исполняла свои обязанности и к тому же была не болтлива. Теперь, овдовев, она служит у меня и будет рада прочесть мое мнение о ней, а также похвалу ее мужу. Они оба заслужили это.

Было около половины седьмого, когда мы, выйдя из Квадратной башни, отправились втроем — я, Рультабий и Дарзак — навестить Боба в Круглую башню. Едва мы успели войти в залу, как Дарзак вскрикнул при виде своего наброска, над которым он работал со вчерашнего дня. Он пытался воспроизвести план форта Геркулес в том его виде, какой он имел в XV столетии, по документам, показанным нам Артуром Рансом. Чертеж был весь измят, и краска расплылась. Дарзак тщетно пытался получить объяснение от старого Боба, который стоял на коленях перед ящиком со скелетом и был настолько поглощен изучением берцовой кости, что не удосужился ответить ему.