– Дождик, – сказал Соколкин таким тоном, словно это все объясняло, и поправил норовящее сползти на нос кепи. – Куртка моя пропала, а там этого добра навалом…

– Где это «там»? – уточнил Стрельников.

– Пойдемте, – вместо ответа деловито распорядился младший член концессии, – мне надо вас кое с кем познакомить.

Просторное помещение с низким сводчатым потолком тускло озарялось оранжевым светом керосиновой лампы. Лампа висела на вмурованном в бетонный свод крюке. Стекло в ней густо заросло копотью, и сверху на потолке тоже виднелось неровное черное пятно, намекавшее, что керосин здесь жгли не один год.

Вдоль стен, теряясь в затопившем углы сумраке, громоздились штабели снарядных ящиков. Часть из них, судя по маркировке, прибыла сюда из Японии, на других виднелся оседлавший круг со свастикой орел с распластанными крыльями. Прямо напротив входа поверх штабеля стоял, растопырив сошки станины и неприветливо уставив на дверь пустой зрачок длинного тонкого дула, пулемет. Андрею, который скверно разбирался в оружии, почему-то показалось, что это «гочкис»; он спросил у одного из бойцов, так ли это, и получил подтверждение: да, система Гочкиса, так называемый «тип девяносто два» – японский, приблизительно тридцать восьмого года выпуска. Выдав эту ценную информацию, боец посмотрел на Андрея с оттенком уважительного изумления: надо же, этот писака, оказывается, способен отличить «гочкиса» от «виккерса»!

В углу виднелась застланная каким-то защитного цвета тряпьем железная койка – родная сестра тех, что так не понравились покойному Слону в бункере КНП. Неподалеку стояла печка; пузатенькая, литого чугуна, с массой рельефных выступов и завитушек, она так и просилась в витрину дорогого антикварного магазина. Андрей заметил пирамиду с винтовками и еще одну, пониже, с карабинами – такими же, как тот, с которым до сих пор не расставался Женька Соколкин. Рядом с пулеметом стоял открытый ящик, внутри которого маслянисто отсвечивали ребристые цилиндры гранат. Гранаты, как и все здесь, были довольно непривычного вида – тоже, надо полагать, японские. Обнаружив эти сокровища, которыми при желании можно было вооружить средних размеров воинское подразделение, бойцы Стрельникова пришли в сдержанный, но явный восторг, и Виктору Павловичу пришлось на них цыкнуть, чтобы ничего не трогали руками и не нервировали хозяина.

А хозяин и впрямь заметно нервничал, бросая на гостей пугливые взгляды и поминутно вздрагивая. Это было неудивительно: судя по виду, живых людей он не видел уже несколько лет – сколько именно, Андрей боялся даже предположить.

Хозяин этого набитого стреляющим и взрывающимся железом подземелья был немолодой, костлявый, рано облысевший тип, даже в лучшие свои времена вряд ли способный претендовать на звание красавца и покорителя женских сердец. Обрамлявшие грязноватую исцарапанную плешь редкие рыжеватые волосы жирными сосульками спадали на засаленный воротник старого японского кителя. Их длина и неровно, вкривь и вкось, обрезанные кончики свидетельствовали о том, что хозяин, как умеет, следит за своей прической и время от времени самостоятельно ее подрезает, используя вместо ножниц какое-то холодное оружие, скорее всего обыкновенный нож. То же можно было сказать и о его нечистой, рыжей с проседью бороде, вид которой вдобавок указывал на отсутствие у хозяина подземелья такой необходимой в быту мелочи, как зеркало. На ногах у этого нежданно-негаданно появившегося на горизонте аборигена красовались грязные бриджи, явно служившие парой кителю, обмотки той же милитаризованной расцветки и какие-то невообразимые чуни, с помощью медной проволоки сооруженные из автомобильной покрышки.

– С обувью беда, – перехватив взгляд Андрея, сказал абориген. – Японцы – они ведь мелкие, ноги у них маленькие. А у меня сорок пятый.

Голос у него был хриплый и звучал так, словно хозяин давно им не пользовался и успел подзабыть, как это делается. Попахивало от него крепко, и, усаживаясь, Андрей постарался выбрать местечко подальше, хотя подозревал, что и сам пахнет немногим лучше.

Стрельников тоже сел, прислонив к краю стола свою трость с серебряной рукоятью, и вынул из кармана тонкий портсигар.

– Курить у вас здесь можно? – спросил он, спохватившись, и обвел красноречивым взглядом стоящие вдоль стен ящики.

– Да на здоровье, – сказал хозяин. – Это же не бочки с порохом, а тротил от случайной искры не взрывается.

Один из бойцов, примостившись на ящике поодаль, ловко вспарывал штык-ножом консервные банки – вскрывал, придирчиво обнюхивал содержимое и передавал банку своему товарищу, который после точно такого же придирчивого обнюхиванья выставлял банку на стол. Мера предосторожности была не лишней, а даже, наоборот, не вполне достаточной, поскольку банки, по признанию радушного хозяина, пролежали здесь больше шестидесяти лет. Единственным надежным свидетельством съедобности консервов служил потрепанный, но в целом здоровый вид хозяина, который регулярно ими питался и до сих пор не протянул ноги.

Стрельников закурил и сквозь облако табачного дыма благожелательно, хоть и чуть свысока, воззрился на человека в японском обмундировании.

– Итак? – спросил он.

Хозяин нервно поерзал, рассеянно копаясь в бороде. Андрей живо представил себе, как он достает оттуда какое-нибудь насекомое, давит его ногтями и бросает на пол… а может быть, и в рот. Судя по тому, с каким повышенным интересом Женька Соколкин наблюдал за манипуляциями своего нового знакомца, он ждал чего-то примерно в этом же роде.

– А вы точно не от Прохорова? – разом заставив обоих забыть о глупостях, подозрительно поинтересовался тот.

– Нет, мы не от него, – спокойно ответил Стрельников. Тон у него был абсолютно невозмутимый; похоже, в отличие от Андрея и младшего учредителя концессии, он ждал от хозяина не экстравагантных выходок с поеданием насекомых, а именно такого или примерно такого вопроса. – Скажу вам больше: Прохоров умер и больше ни для кого не представляет опасности.

– Умер? – Казалось, хозяин не верит своим ушам. – Надо же, умер… Я думал, такие, как он, не умирают. По крайней мере, своей смертью.