Воздух свободы соблазнил выпивкой. Локатков купил пива и прошелся по бульварам. Его задержал патруль около одного из московских вокзалов с бутылкой в руке и ста рублями в кармане.

К задержанию и водворению в Бутырку Локатков отнесся совершенно легковесно. Я его освидетельствовал как психиатр, не найдя у молодого человека ничего, кроме психинфантилизма.

Инфо от фельдшера Людмилы Людочкиной и медсестры II-го психиатрического отделения Аллы Иванцовой: вечером в воскресенье двух душевнобольных убийц Ковалевскую Василису Вадимовну, 1987 г. рождения, и Казачкову Е. Н. (по другой версии – Бякину Викторию Кторовну, 1972 г. рождения) опера водили в 491-ю камеру к смотрящему Кошкиного дома Каримову Сабуху Мустафаевичу, 1984 г. рождения, утех ради. Смотрящий готовился покинуть гостеприимные стены нашего учреждения, получив в институте Сербского индульгенцию в виде диагноза на время совершенных преступлений: «Не сознавал характера своих действий и не мог руководить ими». За поддержание порядка в ПБ в период пребывания, сотрудничество с оперативной службой ему, по его просьбе, решили сделать маленький подарок перед отъездом. Сопровождать до Махачкалы должен медбрат Захарьев.

Возрастная Бякина Виктория Кторовна будто бы сама напросилась. «Но Василиса? – недоумевала Анжела. – Она же – гордая девушка. Поэтесса. Скинхедка, обвиняемая в причастности к убийству тридцати шести таджиков на национальной почве. Считалась лидером преступной группировки, кем-то вроде Софьи Перовской (мои слова, для Анжелы такие имена пролетели в школе мимо)… как она могла согласиться или ее могли принудить делать минет или отдаваться уголовному авторитету?!»

Мы обсуждаем проблему. Пылко спорим. Кто-то предполагает, что инициатива исходила не от смотрящего, а двух молодых оперов, сменивших Гечалаева, отъехавшего на своем джипе бороться с преступностью в 7-м изоляторе. Каримов – ставленник Гечалаева. Гечалаев – осетин, вот и поставил нерусского во главе криминального профсоюза психбольницы.

Анжела продолжала возмущаться: «Ковалевская же в психозе!» Словно это могло помешать интимным отношениям! Появляются уточнения: девок отвели сначала в пустую камеру, туда же вывели и Каримова. У того обнаружилась половая слабость. Нейролептики отнюдь не укрепляют мужскую половую силу.

Каримов предложил «угостить» свою камеру. Тогда уже женщин отдали всем, кто был в 491-й. Пошла свистопляска!

Анжела пошла жаловаться. Каримова вывели и отвели в основной корпус на опрос. Тогда взбунтовалась ПБ. Психи кричали, визжали, стучали мисками в двери, непрерывно звонили.

К нам на второй этаж прибежало усиление, бутырский резерв – выдернутые с других постов инспектора. Выпустили из угловой камеры нашего смотрящего Гниева Николая Константиновича, лежащего с легкими самопорезами демонстративного характера. Он привлечен по статье 105, часть 2, и 162, часть 3, т. е. в связи с покушением на убийство. Этот «лейтенант» Каримов ходил без сопровождения по тюремному коридору, подходил к каждой камере и усмирял ее, говоря, чтобы не шумели. На происходящее с одной стороны коридора смотрели врачи и медсестры, с другой – призванные бороться с «мятежом» инспектора УФСИНа. «Спецназ» забился в угол у «резинки», глумливо и беспомощно ухмылялся.

Бунт был подавлен. События забылись. Позже говорили, что ходил по коридору, умиротворяя психов обещанием скорого возвращения Каримова, не убийца Гниев, а вор, не в законе, Горбунков.

На следующий день начальница I-го отделения Анжела «в благодарность за содействие» назначит ему десять капельниц «от головных болей».

После опроса Каримов вернулся в камеру. «Факты не подтвердились».

На следующий день главврач Алексин подтвердил, что Каримова в Махачкалу будет сопровождать медбрат Захарьев. Но тот неожиданно запротестовал. Он устал. Лишь недавно с другого этапа. Да и много чести Каримову, когда его одного будет сопровождать целый медработник.

Алексин рассвирепел. В гневе он неуправляем (причина развода с женой?). «Захарьев, в Махачкалу поедешь именно ты. Не согласен – уволен! Пиши рапорт!»

Володя краснеет, бледнеет. Держится, ворчит, но в конце дня ломается и соглашается ехать, хотя съездить вместо него уже вызвалась сердобольная Анжела. «Нет, только Захарьев!» – рычит наш высокопоставленный эпилептоид-нарцисс и эрегированный пенис, по Фрейду. Алексин топает ногами, брызжет слюной. Он похож на бесноватого, объявлявшего обреченные города «несокрушимыми крепостями», тем самым обрекая их гарнизоны на гибель, в последнюю великую войну.

В последний момент Алексин смягчился и согласился, чтобы вместо Володи Захарьева поехала медсестра Алла Иванцова, но до нее не дозвонились. Возможно, она предусмотрительно выключила телефон.

Алексин, «сломав» Володю, добился одного: коллектив его возненавидел. Володя скоро уволится, а пока он сидит в сестринской, непрерывно курит и ноет, что ему не возвратили его личных потраченных денег за предыдущее сопровождение душевнобольных, а вот опять ехать. Володя подходит к географической карте и прокладывает маршрут поезда то через Чечню, то через Волгоград и Астрахань.

Володе некуда деться. Его полагают «богатым»: своя квартира в Москве, только поговаривают, что у него нет никаких документов для занятия медицинской деятельностью. Вот и трудится он в Бутырке. Опять же аттестован, честь отдал и вперед!

Фельдшер Люда Людочкина – кирпич, а не баба, во время службы в Чечне «дралась с замполка». Внезапно, без повода, мне: «Не люблю, когда мужчины говорят про х… У полковника под Ханкалой (Чечня) жену вздрючили, что она с похмелья на службу не выходит, так он в отместку нас, баб (военнослужащих), построил на плацу и полчаса про х… рассказывал, какие они бывают худые и толстые, кривые, с вшитыми в залупу шариками… За то, что высшее начальство покусилось на его жену, всех баб, что ли, возненавидел? Я лично его х… не видела!»