– Ты ворвалась в кабинет, как фурия, – продолжал свой обличительный монолог Артур, – поставила меня в неловкое положение, ты оскорбила Лисовскую, вела себя, как… как… – он запнулся.

«Удивительно, – мстительно подумала Мара, – король Артур, кажется, исчерпал весь свой словарный запас!»

– …как базарная торговка! Как законченная хамка! Мне было стыдно перед Лисовской за твою дикую выходку!

Мара почувствовала, что еще слово – и она разрыдается, несмотря на данное себе неоднократно обещание не обращать внимания на Артуровы выволочки.

«Бьет меня, как шкодливое животное, – думала она, чувствуя, как закипает в ней ненависть к мужу. – Ненавижу! – Она сжала кулаки. – Ненавижу!»

– Ты дура! – сказала басом подруга Мары, исполнительница народных песен Зинаида Кулькова, женщина прямодушная, понимай – редкостная грубиянка, и специалист по ненормативной лексике, режущая правду-матку направо и налево. Изъяснялась она короткими рублеными фразами и напоминала киборга, запрограммированного на создание простейших речевых конструкций. – Зачем ты поперлась к нему в кабинет? Ведь эта б…, его секретарша, тебе ясно сказала, что он занят. Чего лезть? Неужели не привыкла? Ну и застала вид на Мадрид! Радуйся теперь.

– Неужели я не могу зайти в кабинет к собственному мужу? – защищалась Мара. – Мне нужно было ему кое-что сказать… Да и потом, ничего я там не застала, они пили кофе!

– А ты хотела, чтобы они там трахались? В рабочее время? Пить кофе тоже можно по-разному. Можно с тобой. А можно с Лисовской. Две большие разницы!

– Я уйду от него.

– Дура! Куда ты уйдешь? У тебя есть куда уходить? Артур уср… а не отпустит! Ему с тобой удобно, кобелине. Понимаешь, удобно! Он же ни одной сучки не пропускает. До Лисовской была истеричка Богданова. До Богдановой – Гребешкова. До Гребешковой – эта, как ее?.. Чучело из пригорода, в котором он рассмотрел подлинный талант! Мэтр гребаный! Все эти бабы для него, как новые туфли. Модно и красиво, но жмет пальцы и натирает пятки. А ты, как растоптанный валенок. Некрасиво, зато удобно. Ну и живи в свое удовольствие! Любовника заведи! У меня сегодня косметолог. В четыре. Пошли со мной. А до четырех двинем по лавкам. Поглядим, где чего дают. Можно в кафешке перекусить. Я знаю одну недалеко. Цены доступные. А потом в киношку. Боевичок с Куртом Расселом. Мордатый такой. Артюша, как я понимаю, сегодня после работы задержится? И хрен с ним! А ты – сразу скандал!

– Да не было скандала! – в который раз повторила Мара. – Я ей просто сказала, что мне нужно поговорить с мужем… наедине!

– А она после этого визжала, как недорезанная, что ты ее оскорбила. Рыдала на груди этой клизмы Рутковой. Тоже мне, целку из себя строит! Пробы негде ставить. А сама всему театру задолжала. Мне Элка рассказывала. Они там уже две недели не просыхают от радости, что она свалила. А все благодаря твоему благоверному, который считает, что переманил такое чудо в перьях. Стратег!

«Растоптанный валенок, – вспомнила Мара с обидой. – Именно!»

Не цветок растоптанный, что было бы печально и красиво и вызывало сочувствие, а валенок, и это не печально и не красиво и сочувствия не вызывает. А вызывает лишь жалость.

«Я его ненавижу! – Она до боли сжала кулаки. – Ненавижу его высокомерный голос, голос человека, который всегда прав, его уверенность в том, что ему все можно, его манеру передергивать, врать, изворачиваться, называть белое черным и черное белым. И все это нисколько не смущаясь, держа всех за дураков. Ненавижу его манеру цитировать классиков, безбожно их перевирая, равно как и латинские афоризмы! Полиглот, блин! Эрудит недоношенный!»

Как ни была Мара расстроена, она не смогла сдержать улыбки – слова «блин» и «недоношенный» были из репертуара фольклорной певицы Зинаиды Кульковой. «Именно недоношенный!» – повторила она с удовольствием и с удивлением почувствовала, как отпускают напряжение и обида и на смену им приходит странное состояние легкости, почти эйфории. Ей вдруг захотелось рассмеяться, и она лишь усилием воли подавила это желание. Она украдкой взглянула на мужа, продолжавшего говорить, и нашла, что в профиль Артур похож на верблюда и у него смешно двигается верхняя губа. «Я схожу с ума!» – сделала она вывод, поспешно отворачиваясь, чтобы не расхохотаться.

Артур вдруг замолчал, будто его выключили. Лицо у него стало высокомерно-печальным, как у человека, незаслуженно обиженного.

«Интересно, – подумала Мара, – что сегодня в меню? Барахлящий мотор, который требует срочного ремонта, или необходимость успокоить нервы и побыть одному?»

– Мне нужно побыть одному, – сказал Артур сухо, не глядя на жену.

Мара молча открыла дверцу машины, ступила на влажную траву, почувствовав ее пружинящую мягкость, и пошла по дорожке к дому. Подойдя к крыльцу, она замедлила шаг. Ей не хотелось уходить из сада. Такая ночь бывает только в мае. Громадная, удивительно яркая луна висела в небе, заливая все серебристым сиянием. Предметы отбрасывали длинные черные тени, отчего мир вокруг приобрел четкую выразительность графики. На скамейке под кустами сирени кто-то сидел. Кажется, Володя, брат Тамирисы, с которым она здоровалась и перекидывалась короткими фразами, вроде «хорошая погода сегодня» или «опять дождь». Он воспринимался ею как представитель чуждого социального слоя, наделенный качествами настоящего мужчины – немногословием, сдержанностью и некоторой угрюмостью. Его невозможно было заподозрить в фатовстве, и самое главное, ей казалось, что он умеет драться – молча набить кому-нибудь морду при случае. По-мужски – не царапаясь, не визжа и не лягаясь, как Артур, приди тому в голову фантазия сцепиться с кем-то. С мужем Лисовской, например, если у той есть муж.

Маре захотелось сесть рядом с Володей, но странная робость охватила ее.

«Может, ему хочется побыть одному, как Артуру», – подумала она и заставила себя сделать шаг, другой…

И вдруг прямо у нее над головой раздалась оглушительная соловьиная трель, чистые, нежные и страстные звуки, исторгнутые трепетным птичьим горлом.

– Ох! – выдохнула Мара и, ощутив слабость в коленках, опустилась на скамейку рядом с Володей, и они стали слушать соловья вместе. Опасное занятие, надо заметить, чреватое разными неожиданностями. То, что происходило вокруг, было до оскомины банальным – майская ночь, луна, соловей. А что тогда не банально? Все банально, все уже было. Люди банальны, их поступки, их чувства, связи, отношения друг с другом тоже банальны и не блещут оригинальностью.