Второго умершего, бросившегося на отряд изо рва, остановил Медведь. Неожиданно резво отпрыгнув от бегущей к нему твари, воин вслепую рубанул мечом. Захлебываясь кровью, противник рухнул на дорогу.

Третьего они не заметили. Да, после нападения Проклятые вели себя очень осторожно. Малейший уступ стены, малейшая яма или канава у дороги буравились минимум десятком глаз.

Недоглядели…

Умерший прыгнул со стены, рухнул на дорогу, хрустнули переломанные кости, но тварь все равно вскочила и бросилась к идущему последним Кировею. Джаззи, Друз и Рыбак не успели. Плечистый ковылец умудрился вогнать в «бродяжку» клинок, но от касания не увернулся.

– Твою мать! Твою мать!!! – заорал Друз. Кировей кинулся к бывшим друзьям.

Джаззи встал у него на пути. С грохотом столкнулись щиты. Умерший Дикий попытался дотянуться до укрывшегося противника мечом, но с воплем промахнулся и отбросил ненужную железку в сторону.

В следующий миг его сбил с ног Рыбак. Рухнув в пыль, Кировей взвыл, стараясь схватить охотника за ноги. Латные перчатки лишь скользнули по поножам.

– Прости, – всхлипнул Джаззи, и его меч с хрустом прошел меж пластин доспеха.

Кировей замер.

Навсегда…

В лесу раздался дикий, многоголосый вой.

– Бежим! – взревел Гнев.

– Но Кировей! Похоронить! – прокричал было Гезеш.

– Кретин, мне вас всех хоронить придется. Там стая! – Проклятый полыхнул так, что пламя сорвало ремней его прогоревший панцирь. Закоптившийся доспех грохнулся на дорогу.

И вновь бег.

Умершие показались из лесу цепью. Горящий сместился влево, отчаянно указывая направление бега.

– Задержу!

Бежать! Опять бежать. Сколько же можно?

Там, за спиною, оставался труп товарища. Вечером, благодаря молчаливым воронам, его лицо превратится в кровавое месиво.

Нет, у него был шлем с закрытым забралом…

Бежать!

На сей раз, обошлось без мучений. Умершие в погоню не бросились, а упрямо оцепили Горящего. Странно, почему тогда на дороге чудовища старались избежать Проклятого, а сейчас ни на кого больше внимания не обращали?

Еще долго до ушей Диких доносились предсмертные вопли тварей, пытавшихся схватить Гнева.

Огненный человек пришел в лагерь далеко за полночь. И принес тело Кировея.

Искатели не спали, ожидая возвращения Проклятого. И когда Гнев положил у костра труп боевого товарища, никто не произнес ни звука. После бегства Дикие старались вообще не разговаривать. Нелепая гибель потрясла каждого. А Джаззи пришлось паршивее всех. Ведь это он убил обратившегося приятеля. И чтобы там ни было – но еще за час до нападения они вместе смеялись глупой шутке, а потом пришлось вогнать в друга меч.

Глупо вышло…

Утром Кировея похоронили. Джаззи долго стоял над могилой друга, не обращая внимания на сборы отряда.

Лишь когда подошел Гезеш и хрипло откашлялся, воин отвлекся от свежего холмика и посмотрел на командира.

– Глупая смерть, – только и произнес он.

Лесоруб кивнул:

– Идем. Путь неблизкий…

Смерть Кировея потрясла каждого. А когда Джаззи рассказал Гезешу, что за время существования Ковыля никто не погиб, в сердце Лесоруба проснулось чувство вины.

Крулин был не таким уж плохим капитаном. За год не потерял ни одного бойца.

На третий день после гибели товарища Рыбак обнаружил в дорожной пыли отпечатки копыт.

– Здесь были люди? – с мрачным ехидством поинтересовался у него Джаззи.

– Да, вчера, – не понял иронии Рыбак. Воин почти ползал по тракту, аккуратно изучая следы.

– И что? – поинтересовался у него Гезеш.

– И то, – неожиданно вступил Мудрый. Он раздраженно кусал губы. – Это умральские разъезды, скорее всего. Значит, недолго осталось.

– Или разбойники, – заметил подошедший к разговаривающим Гнев. Сквозь раскаленный докрасна шлем пробился фонтанчик пара. Накрапывал дождь. – Но это вряд ли они. Здесь караваны не скоро появятся. Наверняка в Гур-Дарге знают о гибели Уффейн-Дарга, – продолжил он.

– Значит, разъезд?

– Думаю да, а бандиты будут на дороге от Гур-Дарга к Аннтейр-Даргу. Вот там придется несладко.

– Сколько, по-твоему, до города? – Лесоруб решил сменить тему.

– День… Может быть, два. Я давно в этих краях не был. Да, на всякий случай, – Гнев повысил голос и огляделся, – никому не говорить про умершую женщину, что я грохнул. Ясно?