— В лавочники? — спросил Санин.

— Пахать, пахать принимайтесь, мужчины, — сказала Поля. — Вон Толстой понял, как надо жить. Россия — страна пахарей, псе остальные сословия — нарост.

— И рабочие? — сказал Санин.

— Да, в России и рабочие — нарост.

— Ага, можно, значит, обойтись и без них? Но почему же вы не носите посконного платья? Нарядились вот в тончайшее сукно.

— Не беспокойтесь, могу надеть и холщовую рубаху. Пока приходится одеваться так, как у вас тут принято. Чтобы не выглядеть среди вас чудачкой.

В деревне не только платье, но и эту изнеженную кожу сменим. Если вы боитесь сохи — возьмёмся мы, женщины.

— Слушайте, — сказал Санин, — кому вы там нужны, в деревне? Оттуда бегут даже те, кто вырос на земле. Бросают наделы и удирают в город.

— Потому что мы соблазняем своей лёгкой жизнью. Да, община тяжело больна, но она справится, если мы ей поможем.

Ягодкин налил две чашки чаю и одну подал Николаю.

— У нас в кружке вот так же рассуждают, как эта курсистка. Наивные люди.

Николай глотнул чаю и посмотрел на Ягодкина.

Этот ветеринар с гоголевскими волосами и молоденькими усиками, кажется, уже отошёл от народников.

— Послушайте, как разошлась девица-то, — сказал Ягодкин.

Николай поднялся, подошёл к столу, поставил чашку на угол и глянул на Полю.

— Чем же вы поможете мужику? — спросил он. — Возьмётесь за соху? Но у него и на свои руки не хватает земли. Потому и бежит в город, что не может прокормиться наделом. Вам придётся пойти к тому, кто поднимается над общиной. Пожалуйста, он вас примет. С радостью. Как же, вы поможете ему доконать тех самых общинников, которым так горячо сочувствуете. Впрочем, он не нуждается в вашей помощи, этот пахарь. У него есть деньги, значит, есть и работники.

— Братцы, это же из плехановской песни, — сказал «босяк». — Расслоение деревни, разложение общины, денежное хозяйство и прочее и прочее. Скучнейшая теория. Бездушная. Маркс рассовал общество но клеткам и потерял человека. Не потерял, а просто выбросил. Ему нужны массы, а не человек.

— Оставим Маркса, — сказал Николай, — не будем судить о нём понаслышке. Давайте обратимся к нашей деревне. Вы хотите ей помочь. Но ведь надо её знать. Как она живёт? Куда движется?

Юноша с бородкой Христа, всё ходивший по комнате, вдруг остановился и повернулся к Николаю.

— Куда движется? Этого знать никому не дано. Ни народникам, ни марксистам. Что мы вообще знаем? Суесловим, ломаем головы, горячимся, а жизнь идёт себе своими путями. Нас не спрашивает. Попусту, господа, шумим.

Николай взял свою чашку, сел на стул.

— Выходит, от всего отказаться? — сказал он.

— Да, да, молодой человек. Отказаться. Только отказавшись от переустройства мира, мы начнём его переустраивать.

— Вздор! — крикнула Поля, но юный Христос, протянув к ней руку, выставил ладонь.

— Не спешите, барышня, — сказал он и опять зашагал вокруг стола. — Когда мы устраняемся от исправления мира, тогда-то и начинаем ого исправлять. Сила, которая бессмысленно творит бедствия, должна была натолкнуться на наше сопротивление, чтобы эти бедствия состоялись. Чем больше мы сопротивляемся страданиям, тем глубже в них погрязаем. Не сопротивляться надо, а просто уйти. Пора понять, что пет н никогда не будет ни земного, ни загробного счастья. Не рвитесь вперёд, отступите, и тогда бессмысленная стихия окажется в пустоте, ей не из чего будет делать бедствия.

— Да вы, кажется, неплохо знаете Гартмана, — сказал Николай.

— Я не выдаю себя за вероучителя, молодой человек. Не своё говорю. Но это не столько Гартман, сколько великий Будда.

— Согласен. И что же, если Будда?

— А то, что это единственный, кто не ошибался. Людям понадобилось двадцать пять веков муки, чтобы убедиться в его правоте. Да что двадцать пять! Ещё столько же будем биться, пока все убедимся. Едва встанем на ноги и сразу кидаемся на стену, а она всё стоит и стоит. Седеем, лысеем, сдаёмся. Шабаш, сил больше нет, всё напрасно. А следующее поколение опять бросается. Господи, да оглянитесь же, посмотрите на могилы. — Юноша обернулся и указал почему-то на дверь, и все повернули туда головы, а он опять зашагал вокруг стола. — Позади миллиарды крестов и памятников, но мир нисколько не стал лучше. Куда вы лезете? Остановитесь, послушайте мудреца. Неужели вам недоступна его простая истина? Вам, вам, молодой человек. Недоступна?

— Неприемлема, — сказал Николай. — Мне ближе совет нашего поэта. Лучше, ратуя, пасть и вырвать победный венец у богов. Я неточен. Кто помнит эти стихи?

— Тютчев? — спросила всё время молчавшая Соня.

— Да, Тютчев. Помните? Прочтите.

Соня облокотилась на колено, оперлась лбом на пальцы. Потом прочитала:

— Слышали? — прервал юный Христос. — Без-на-деж-на. Безнадёжна ваша борьба.