Стелла принялась разглядывать остальные трейлеры со смесью страха и интереса. Я знаю, она никогда прежде не видела своими глазами цыганского табора, но, возможно, слышала россказни о том, какие все цыгане грязные и ужасные или что-нибудь в этом духе. Наверное, это было довольно странное зрелище, все эти трейлеры на заасфальтированных площадках, машины, горы мусорных пакетов, сваленных в одну большую кучу вместо контейнера. Повсюду бегали своры собак. Но никакой грязи там не было. Дед вышел из своего трейлера и уставился на Стеллу довольно неприветливо, и даже после того, как я их познакомил и он сказал «очень приятно», вид у нее все равно остался такой, как будто она его боится.

Мы пошли в наш трейлер, в котором мама навела красоту. Все, как обычно, блестело чистотой, мама приготовила чай и бутерброды с сыром. Она даже купила пирожных.

Трейлер вызвал у Стеллы искренний интерес. Она заглянула в кухонный отсек и удивилась тому, что там нет раковины, и мама объяснила ей, что мы моем все в разных тазах, а грязную воду выливаем. Использованная вода — это мокади, грязнее грязного. Ну, не будете же вы стирать одежду и мыть то, что потом потянете в рот, — например, вилки — в одном и том же тазу. Это же отвратительно. Стелла кивнула и сказала, что понимает.

В мою комнату мы, конечно, уйти не могли, потому что у меня ее нет. Мы уселись на диван, и мама принялась задавать скучные взрослые вопросы вроде того, какой у Стеллы в школе любимый предмет и давно ли ее семья живет в этих краях. И впервые в жизни мне стало в нашем трейлере не по себе, одолел какой-то зуд, будто по мне ползали мерзкие жучки, и я ничего не мог с этим поделать. Вдруг стало трудно дышать, появилось такое чувство, что я вот-вот взорвусь. Когда мама сказала, что оставит нас ненадолго и сходит к бабушке, я подумал, что умру, хотя в глубине души мне страстно хотелось, чтобы она замолчала и куда-нибудь свалила. Когда она вышла, повисло молчание.

Стелла поскребла каблуками и спросила:

— Неужели вы действительно тут живете? Вдвоем с мамой?

Голос у нее был недоверчивый. Не издевательский, нет, просто она, похоже, на самом деле не могла понять, как мы ухитряемся тут помещаться.

— Ну да.

— А где твоя кровать?

— Так вот же.

Я похлопал ладонью по топчану, на котором мы сидели.

— Но неужели у тебя нет вообще никакой возможности уединиться?

Подумав, я сказал:

— Ну, практически нет. Разве что задернуть вот эту занавеску.

Я показал, как это делается, но при этом мы оказались в таком тесном и душном закутке, что я запаниковал и поспешно отдернул занавеску обратно.

— Ой, я бы, наверное, так не смогла. Не иметь возможности уйти в свою комнату и закрыть дверь. Ну, то есть у тебя очень милая мама, но иногда же хочется музыку в одиночестве послушать и вообще… А что ты делаешь, когда у тебя плохое настроение?

— Ну, это не так уж и страшно. Я об этом не думаю.

— А-а, — улыбнулась она.

Но я уже знал, что теперь буду об этом думать. Не смогу не думать.

Мы выпили еще чаю с печеньем и поговорили о «Смитах» — группе, которая нравилась нам обоим. Частенько мы болтали так и в школе, но тогда в нашем разговоре появилось нечто, чего прежде не было, что-то горячее и кислое. У меня возникло такое чувство, словно мои ладони внезапно в два раза увеличились в размерах. Как будто я был каким-то уродцем.

А потом случилось кое-что по-настоящему ужасное.

Стелла спросила:

— Мм… а где у вас тут уборная?

— Мм… на улице.

— На улице?!

На ее лице отразился ужас. Как будто я сказал, что уборная у нас на Марсе. Или что у нас ее нет. По правде говоря, до этого мне и в голову никогда не приходило, что уборная на улице — это плохо. Ну, кому это надо, чтобы туалет был под носом? Лучше, чтобы он был как можно дальше. Фу, гадость какая!

— Да, просто… у нас есть ключ. Это наше личное место.

Мы вышли на улицу, и я отвел Стеллу в уборную. Она представляла собой кабинку в туалетном блоке. Лучше, конечно, было бы, если бы она была целиком нашей, но, поскольку нас просто пустили пожить, ничего сделать было нельзя. К сожалению, когда мы подошли к кабинке, ее уже занял дед Тене. Нам пришлось ждать, пока он не выехал оттуда на своей инвалидной коляске. Было заметно, что он недоволен тем, что мы стояли под дверью и что какая-то незнакомая девчонка-горджио видела, как он выходит из туалета. Когда я знакомил их, Стелла выглядела испуганной, но все же она сказала «очень приятно». Все это было ужасно.

Из кабинки она вышла какая-то притихшая. Мы вернулись в трейлер и еще немного поболтали, но я готов был сквозь землю провалиться. И дело было не в Стелле. Она ничем не дала понять, что наш старенький «Люндейл» недостаточно хорош для нее, нет, ничего такого. Но я помню свою мысль: больше никогда в жизни. Никто больше не должен видеть, где я живу.

К тому же она мне нравилась. Очень нравилась. Стелла была моим самым лучшим другом — за все время учебы в школе и вообще.

Прошло, по моим ощущениям, не меньше года, прежде чем мама повезла ее обратно. Мы высадили ее перед домом. Это был жилой район к северу от городского центра, застроенный отдельными домами, к каждому из которых примыкали садики и площадки для гаражей, велосипедов и прочего добра.