— Юбка не короткая, а так модно! Красная, потому что красного цвета!

Андрей Петрович смотрел мимо Алены в пространство. Какие страшные картины виделись ему за голыми коленками — насилие или просто мужские взгляды, направленные на его драгоценную девочку?..

— …Короткая юбка… Короткая… Все открыто по самое здрасьте!.. Не пойдет.

Смирнов махнул рукой, ушел в кабинет, запер дверь на ключ, и Алена побежала за ним, злобно забарабанила в дверь. Если отец не пускал ее в кабинет, она всегда пыталась доругаться через дверь. «Упорная, как я, — думал Смирнов, — стоит там, за дверью, набычившись… подбородочек выпятила, ножкой топает». Замечая сходство Алениного характера со своим, он и злился, и умилялся — Алена вся в него, ее на обе лопатки не положишь.

— Ты не понимаешь в моде! Ты ничего не понимаешь! Что мне, в школьной форме идти?.. Мне все это надоело, надоело!.. — задыхаясь от ярости, билась в кабинет Алена.

Андрей Петрович открыл дверь, и она от неожиданности влетела в кабинет головой вперед, прямо в руки к отцу.

— …Что ты так орешь-то, ножками топаешь, как маленькая, — мгновенно расплывшись от нежности, протянул Смирнов. — Думаешь, я тебя боюсь?.. Как же, испугала… Испугала клизму голой жопой…

— Сам ты клизма, — в сторону, шепотом сказала Алена, вслух не осмелилась.

Андрей Петрович говорил с Аленой то строго, то нежно; как истинный тиран, он легко переходил от ласки к таске, Алена ласково мяукала «все так носят», она ведь тоже была тиран и легко переходила от требований к уговорам. И как будто случайно, непреднамеренно, по сантиметру отодвигалась от отца, пока окончательно не выскользнула из его рук. Андрей Петрович вздохнул — после пожара она почему-то избегала его прикосновений, а он, старый дурак, так хотел погладить ее по голове, поцеловать за ушком, он…

Смирнов объяснил — он хочет для нее всего самого лучшего, сделать ее жизнь прекрасной, она будет работать за границей, в посольстве, он хочет для нее самого лучшего…

— Юбка здесь при чем? — досадливо фыркнула Алена, отодвинувшись от отца.

— При том. Там иностранцы! Всякие! Я этих людей не знаю! Черт знает что может быть! Нет! Нельзя! — заорал Андрей Петрович.

Алена почувствовала, как внутри поднимается знакомый жар. Это случалось с ней после пожара, началось почему-то не сразу, а через некоторое время: вдруг жар, языки пламени перед глазами, страх, что потеряет сознание. Ей всегда удавалось поймать момент, когда страх грозил перейти в панику; чтобы не дать себе испугаться до конца, начинала глубоко ритмично дышать, но сейчас она подумала — вот возьму и специально упаду в обморок!

…И все это — с утра. У Смирнова в этот день были назначены два совещания, одно в райкоме, другое выездное, на заводе, и еще, если получится, ОБХСС.

Весь этот цирк прервала невозмутимая Ольга Алексеевна — посреди Алениных воплей применила к ней высшую степень устрашения: взяла Андрея Петровича за руку и принялась считать пульс, а посчитав, демонстративно принесла валидол.

Алена вышла из дома вместе с отцом в темной юбке скромной длины, тонких темных колготках, под курткой белая нарядная блузка с жабо, на шее розовый шелковый шарфик, как пионерский галстук, — Смирнов все же добился максимальной ее пионеризации и в пылу победы даже заставил смыть косметику Андрей Петрович уселся в поджидавшую его «Волгу», а Алена, сквозь зубы улыбнувшись отцу на прощание, вместо того чтобы повернуть направо и выйти из двора, повернула налево — в соседний подъезд, к Тане. Алена была уверена, что Танины интеллигентные родители не лазают по чужим сумкам, — насколько она вообще могла быть уверена в людях. А вот в интеллигентности своего отца она совсем не могла быть уверена — пусик мог, не стесняясь, мимоходом засунуть лапу в ее сумку, вытянуть оттуда что-нибудь и добродушно удивиться: чего это ты недовольна, чего такого я сделал?..

«Черт бы его взял!» — думала об отце Алена, и это была не фигура речи, она мечтала, чтобы отец хоть на время, лучше подольше, куда-нибудь делся, улетучился, испарился, исчез. Требует беспрекословного подчинения, а если нет — шантаж, якобы ему плохо с сердцем. Душит ее любовью до полного спазма. Он ей со своей любовью — надоел!

Вот так, с подвыванием, — надое-ел!

Это было как в цирке, когда фокусник в черном балахоне заходит за ширму и через несколько секунд появляется в обличии, к примеру, клоуна, и зрители присматриваются — он, не он?.. В Танин подъезд вбежала одна Алена, скромно-нарядная, как пионерка, а вышла другая Алена — в стиле Мэрилин Монро. Вызывающе красные пухлые губы, огромные, как у куклы, голубые глаза с черными ресницами, наивный хвостик с выбивающимися золотистыми прядями — фирменный Аленин эффект, как будто она только что встала с постели, вылитая Мэрилин Монро. В моде был яркий, почти сценический макияж, и от природы яркая Алена была накрашена на тонкий вкус чересчур многоцветно, но даже глупые, по моде, синие веки странным образом не портили ее свежести, она была невероятно, ярко красива, и первый же прохожий, взглянув на нее, вдохнул и не мог выдохнуть. Таня в школьном платье, украшенная только собственной естественностью (так ей мама говорила: естественность — лучшее украшение девушки), рядом с ней была как естественный чертополох рядом с цветущим пионом.

А пионерский наряд превратился в наряд секс-бомбы — под курткой та же белая блузка с жабо, но заправлена под широкий ремень, так что тонкая талия кажется тоньше, пышная грудь пышнее, и, в сущности, неважно, во что Алена была одета, — у нее были ноги, невозможно красивые длинные ноги в черных кружевных колготках. Кружева струились до подола крошечной юбочки, юбочка была Танина, обычная, никакая, но — хитрость! Таня была на пол головы ниже Алены, и юбка ее для Алены была юбочка. Видел бы Андрей Петрович свою дочь в блядских черных кружевах, струящихся по самое здрасьте… Кружевные колготки хранились на всякий случай в тайной сумочке.

В тайной сумочке Алены: упаковка «Гематогена», три конфеты «Мишка на Севере», помада, шарфики, презервативы в запечатанном бумажном пакетике с надписью «Изделие № 2», два заклеенных конверта, на одном печатными буквами написано «Англия, Лондон, радиостанция Би-би-си», на другом «Швейцария, Женева, Комиссия по правам человека». И кто же обладательница этой сумочки — шарфиковая маньячка, малокровная сладкоежка-проститутка — правозащитница?

Алена с Таней прошли через третий двор, вышли на Фонтанку и разошлись в разные стороны: Таня налево, в школу, Алена направо, на Невский. Алена проходит Аничков мост и повторяет по-английски… На Невском, у Аничкового моста Алена зашла в аптеку, проследовала к прилавку и, простояв несколько минут в очереди, вдохнула воздух и, не понижая голоса, громко и четко сказала: «Мне, пожалуйста, презервативы». Очередь неодобрительно зашевелилась, кто-то громко сказал «ни стыда, ни совести», и продавщица осуждающе на нее взглянула, специально громко спросила: «Сколько? Один достаточно или вам нужно больше?» Очередь хитренько засмеялась, продавщица брезгливо швырнула на прилавок в точности такой же, что уже лежал у Алены в сумке, неприглядного вида пакетик с черной расплывшейся надписью «Баковский завод». «Вы дали один, а мне нужно два», — сказала Алена.