Шрифт:
— Кто вперед? — и, энергично работая руками, рванулся к бочке.
Спортивный огонек загорелся и во мне. Другие тоже заторопились. Началась борьба. Костя шел впереди всех.
— Давай, давай, Костенька! — кричали с борта его товарищи. — Поддержи честь одесского техникума!..
Нельзя было ударить лицом в грязь. Я собрал все силы и начал догонять Пантелеева. Чубренок и Сахотин быстро отстали. Дольше всех держался Роман. Но, поняв, что ему не обогнать меня, он задыхающимся голосом прокричал:
— Жми, Гошка, вся надежда на тебя!
Пантелеев был уже рядом. Брызги от его сильных ударов по воде летели мне в лицо. С «Товарища» что-то кричали, но слов разобрать было нельзя. До бочки оставалось метров пятнадцать. Я плыл из последних сил.
— Жми, Гошка! — звенело в ушах.
Последние метры я проплыл, почти ничего не соображая.
«Первый!» — промелькнуло в сознании, когда рука коснулась шершавой, нагретой солнцем поверхности бочки. Минуты три я не мог отдышаться. Вместе со мной отдыхал, повиснув на рыме, Пантелеев.
Роман, подплывший к нам, пожал под водой мою руку:
— Молодец. Ты здорово стал плавать.
— Ну, айда обратно, — без тени обиды или досады обратился ко мне Костя.
Мы тихонько поплыли к судну.
— Поздравляем, Игорь! Отстоял наш техникум! — посыпалось со всех сторон, когда я взобрался на борт «Товарища».
Одесские практиканты о чем-то договаривались. Мы ждали. Вот они подошли к нам, и Костя Пантелеев сказал:
— Знаете что, давайте устроим настоящие соревнования по плаванию и прыжкам в воду?
— Реванш? — спросил Роман.
— Нет, просто так, интересно и полезно.
— Давайте устроим, — согласились мы.
— Вот только приедут остальные из Архангельска, проведем собрание, выберем бюро со всеми секторами и организуем все, что захотим.
Мы разговорились. Одесситы сообщили нам, что на судке есть главный боцман Адамыч, очень старый и опытный, который уже плохо видит верхние паруса, но тем не менее командует отлично, а когда рассердится, то зовет всех «орлы — крупные головки». Так вот, Адамыч говорил, что в прошлом году на «Товарище» был один парень, который нырял с пока нижней реи, а это метров пятнадцать от воды.
Я невольно взглянул наверх. «А что, если прыгнуть? — подумал я. И тут же решил: — Прыгну». Знакомое волнение охватило меня, и я сказал:
— Я, пожалуй, прыгну как-нибудь…
На меня уставились с нескрываемым любопытством и с явным недоверием.
— Так давай сейчас и ныряй, чего же откладывать такое дело? — насмешливо сказал кто-то из практикантов.
Это меня рассердило:
— Не приказывайте! Когда захочу, тогда и нырну. На соревнованиях прыгну.
Когда мы остались с Романом вдвоем, он неодобрительно посмотрел на меня и проговорил:
— Ну чего ты фасонишь? Ведь высоко. Ты с такой высоты и не прыгал.
— Не прыгал, а теперь прыгну. Вот увидишь.
— Напрасно. Никому не нужна показная лихость.
— Это по-твоему, а по-моему не показная, а просто лихость. Морская лихость. Пусть знают наших ленинградцев.
Наступило время ужина. Мы еще сидели в столовой, когда пришел старпом и прочитал список вахт. За исключением четверых, все мы попали в одну вахту вместе с нашими новыми знакомыми — одесситами.
Завтра начинался первый трудовой день. Подъем в шесть. Надо было пораньше лечь спать. Мы спустились на нижнюю палубу, где для нас были устроены большие кубрики. Я забрался на верхнюю койку. Роман разместился внизу.
Свесившись к самому его уху, я шепотом спросил:
— Ну как, нравится «Товарищ»?
— Хороший корабль. Говорят, что раньше он был грузовым судном, а наши кубрики — бывшие трюмы.
— А мачты какие! Ведь завтра парусные учения. Придется на самый верх лезть.
— Как-нибудь заберемся. Ничего. Главное, здесь, кажется, неплохие ребята собираются. А вот Сахотин твой сегодня многих удивил: с борта прыгнуть не мог; да и хиляк он, оказывается, в чем только душа держится.
— Я и сам не знаю, почему он такой. Когда я приходил к нему, на окне всегда лежали гантели. Он говорил, что гимнастикой занимается.
— Знаю я, чем твой Сахотин занимается. Корчит из себя морского волка, а…
— Довольно тебе: «твой, твой»! Совсем он не мой. Тут один парень есть. Он Германа хорошо знает. Спросим его…