Правда, как мне помнилось, все должно было начаться с обнаруженной у одного из соратников Потанина, поручика Усова, в Омске, прокламации «Патриотам Сибири» весьма и весьма экстремистского содержания. С призывами вооружиться, встать и отделиться нафиг, чтоб создать от Урала до Владивостока свободную республику по образцу США. Преподаватели ВПШ утверждали, что текст был составлен неким красноярским купцом Поповым — лицом нервным, легкомысленным и бесчестным. И будто бы, хотя мои «областники» не имели никакого отношения к этой записульке, этот купчина, чтоб снять с себя обвинения, поспешил донести на них Корсакову — наместнику Восточной Сибири.

Только и здесь я думал, что успел опередить грядущую трагедию. Мой новоявленный окружной южно-алтайский начальник поклялся, что Усов предупрежден и все имевшиеся экземпляры прокламации уже уничтожены. Так нет. Эти, едрешкин корень, мамонты из вечной мерзлоты выползли со своим «Сим довожу до вашего сведения»…

— Жаль, — вздохнул я, убирая документ в папку. — Не смею вас больше задерживать, господа.

Старики переглянулись, но без команды своего предводителя с места не двинулись.

— Ваше превосходительство, — низко поклонился председатель Казенной палаты. Всегда поражался тому, как легко гнулись спины этих матерых крючкотворов. — Вы ни о чем не хотите более нам сказать?

— Сказать? — я приподнял бровь. — Вам? Вы что же это, господин коллежский советник, полагаете, будто я должен давать вам отчет?

— Нет-нет, Ваше превосходительство, — поспешил отступить старик. — Ни в коем случае, Ваше превосходительство. Я бы никогда не осмелился. Однако же…

Он оглянулся в поисках поддержки к остальным. Все-таки подобная ситуация, когда, пусть даже и заслуженные, убеленные сединами чиновники посмели бы требовать отчета у своего начальника, была бы немыслима во времена их молодости, при императоре Николае.

— Однако же, Ваше превосходительство, позвольте полюбопытствовать, какова будет резолюция?

— Вы полагаете, что-то может измениться, господин председатель, ежели вам станет известна моя резолюция?

Ну не хотелось мне ссориться с председателем, хоть ты тресни. Мы с ним, в исполнение соответствующей инструкции Минфина, заканчивали подготовку сводного баланса губернии за 1863 год, для опубликования его в «Ведомостях». Прозрачность исполнения бюджета — прозрачностью, а о кое-чем обывателям лучше не знать. В целях поддержания всеобщего благочиния и спокойствия подданных, так сказать. Ну или в порядке «врачебной тайны», если хотите. Вот зачем, например, станишникам, живущим по соседству с улусами инородцев, ведать, что одного пушного ясака с нехристей ежегодно собирается на сумму большую, чем содержание всего Двенадцатого казачьего полка? Туземные татары с остяками — как дети малые. Всякому верят. Раструби на всю страну, что у них есть чего отобрать — мигом найдутся охотники.

Кстати сказать, за 1863 год доходная часть бюджета губернии едва-едва превысила два с половиной миллиона. А в следующем, к которому уже и я руку приложил — уже почти три. Без каких-то девяноста тысяч. Из них — миллион четыреста тысяч отправлено было в казначейство. Вот так-то! А говорят — Сибирь только на дотациях и живет! А мы почти полпроцента бюджета страны даем!

Ну да не в этом суть. Я о Гилярове. Хороший ведь дядька. Работящий, и главное — искренне любящий свою работу. И взяток особо не берет. Подношения, конечно, принимает, как без этого?! Но «комбинации» не выдумывает, откровенно не вымогает и подчиненным своим не позволяет. Жаль — идеалист. Всей душой верит в то, что раньше было лучше. При Николае. А сейчас разврат кругом и бардак. Вот и единомышленников себе нашел — таких же пегих «мамонтов» из доисторических времен. И, подозреваю, со столичными мастодонтами списался.

Понимал, что вот именно такие, ретрограды и махровые консерваторы, больше всего и станут мешать, палки совать в колеса. Но ведь они, акулы чернильного моря, и большую часть текущей работы в крае вели. Исходящие-входящие, «в ответ на ваше прошение»… Кто-то же и этим должен был заниматься, не всем прогресс двигать и индустриализацию отдельно взятой губернии устраивать. По большому счету, именно они развязывали мне руки, своим кропотливым каждодневным практически незаметным трудом. Высвобождали время и силы на прогрессорство.

Но и спустить я им не мог. Это что такое!? А если каждый начнет всяким там столичным фигурам послания слать? Надо мной же весь Санкт-Петербург смеяться примется. Да и здесь уважать перестанут.

— Ить, Ваше превосходительство, ежели она нам открыта будет, так мы может и не станем их превосходительства беспокоить. Поймите нас верно, Ваше превосходительство! Мы же не корысти или известности ради. Мы за Державу и порядок… Мы, Ваше превосходительство, со всем к вам огромным почтением.

— И что же вы от меня хотите? Ради чего собственно весь этот шантаж? — я хлопнул ладонью по крышке стола. — Вы что же? Пугать Дюгамелями меня вздумали? Меня? Спасителя его императорского высочества, государя цесаревича Паниным стращать? Что вы тут изволили выразить…

Снова взял в руки бумагу, делая вид, будто не успел ознакомиться с ее содержанием. Сколько там того содержания-то было? Десять строк крупным, каллиграфическим почерком. «Ваше превосходительство, сим доносим до вашего сведения»… Заговор и возмутительное поведение. Обо мне — ни слова.

— И что, по-вашему, эти господа сделают? — хмыкнул я. — Порекомендуют мне заслать этих молодых нигилистов куда-либо в… На окраины? Так я уже отдал нужные распоряжения, и вскорости наши возмутители спокойствия отправятся… А вот вы, уважаемые доносители, как станете выглядеть?