– Да вижу я, к чему ты клонишь, – с кислой миной вздохнул Владимир Николаевич. – Думаешь, проявится?

– А куда он денется? Сделаем так, чтобы было побольше шума – в газетах, по телевизору, по радио, в этом его любимом Интернете… Он в два счета смекнет, откуда ветер дует, – малыйто не дурак – и начнет действовать. Действовать ему придется второпях, без четкого плана… Да хоть бы и с планом – что он может? Тут ему не Голливуд, одно шевеление с его стороны – и все: шлеп, и нет его. Забыт, похоронен…

– А она? – зачемто спросил Винников.

– А что она – из другого теста, что ли?

– Чтото мне эта идея не особенно нравится, – нерешительно произнес заместитель генерального прокурора.

– Предложи другую, – сказал Беглов. – Не можешь? Тогда молчи, чистоплюй. Нашел время проявлять профессиональную солидарность!

– Какую профессиональную солидарность? – обернувшись, удивился Василий Андреевич. – Она адвокат, а наш Уксус – прокурор…

– И оба юристы, – просветил его Беглов. – Или ты думал, что их этому на разных факультетах учат? И откуда ты только такой взялся на мою голову! И вот еще что, законник, – снова повернулся он к Винникову. – Держать ее мы будем у тебя на даче.

– Где?! – взвился Владимир Николаевич.

– Где слышал, – жестко произнес Беглов. – Чтобы не было соблазна соскочить, умыть руки и объявить: я ни при чем, это все они!

– Вот это дело! – обрадовался Макаров и вдруг, перевесившись через борт, заголосил: – Гляди, гляди, клюет! На голый крючок клюет!

– Дурак дурака видит издалека, – перефразировав известную поговорку, уныло пробормотал опечаленный нарисованной народным избранником перспективой Винников.

– Да ладно, – не поверил Беглов, но все же обернулся и стал смотреть туда, куда указывала вытянутая рука его превосходительства. – Ну, и где ты видишь хоть одну поклевку?

– Только что была, – озадаченно проговорил генерал. – Или мне показалось?..

– Тьфу, леший, – досадливо плюнул за борт Беглов. – Давай сматывай удочки и айда на берег! Некогда прохлаждаться, работать надо!

2

Повесив в шкаф отглаженный, без единой несанкционированной складки, деловой костюм, Марта надела халат и обманчиво небрежным движением затянула на тонкой талии пояс. Брошенный в зеркало косой беглый взгляд подтвердил то, что было известно и так, без подтверждений: ее туалет, будь он хоть сто раз домашний, равно как и наружность, пребывал в полном порядке. Неизбежная в тех случаях, когда речь идет о халате и домашних тапочках, небрежность в гардеробе была не просто небрежностью, а небрежным изяществом королевы, получившей умение оставаться прекрасной и величественной в любых обстоятельствах по наследству, вместе с кровью, плотью, волосами и всем прочим – словом, на генетическом уровне.

Заглянув по дороге в ванную и бросив в открытый зев стиральной машины блузку, которая за день утратила свою безупречную утреннюю свежесть, Марта направилась на кухню, чтобы сварить себе кофе. За окном уже сгущались прозрачные синие сумерки, в окрестных домах светились окна, но ей еще нужно было довольно плотно поработать с документами, для чего требовалась бодрость духа и ясность ума. С учетом специфики дела, которым она сейчас занималась, тут требовались еще ангельское терпение и немалая изворотливость – качества, которые бесполезно искать в чашке любого, даже самого превосходного кофе, но которыми Марту щедро наделила природа в лице ее покойных родителей.

После развода успешный столичный адвокат Марта Яновна Свирская переехала в просторную, заново отделанную трехкомнатную квартиру на втором этаже старинного особнячка близ Малой Ордынки. Она жила одна и крайне редко, когда совсем уж не было другого выхода, приводила домой мужчин, предпочитая встречи на нейтральной территории. Таких случаев за все время ее проживания здесь насчитывалось всего четыре, и в трех из них мужчиной оказывался Андрей Липский – как верно подметил депутат Беглов, человек не чужой и пользующийся некоторым доверием хозяйки, как всякий понастоящему любимый хомячок. Он лучше большинства других мужчин понимал Марту и со временем научился не обижать ее, старательно обходя острые углы. Правда, она обижалась все равно, но при этом отдавала себе отчет в том, что вины Липского в ее обидах практически нет: было бы желание обидеться, а повод найдется всегда – пусть ничтожный и даже вздорный, но на безрыбье и рак – рыба.

Ее дом был ее крепостью, запретной для посторонних лиц территорией, куда приглашались лишь очень немногие и очень ненадолго. Шумных застолий Марта не признавала, и гостевание у нее сводилось, как правило, к скромному чаепитию или в особых случаях, наподобие дня рождения или иного торжества, которое не удавалось проигнорировать или перенести в ресторан, к паре бокалов сухого вина – разумеется, неизменно хорошего.

Процесс приготовления кофе находился в начальной стадии, когда на кухне зазвонил телефон. Марта в этот момент держала в одной руке чашку воды, которую намеревалась вылить в резервуар кофеварки, а в другой – полную, с горкой, мерную ложечку молотого кофе. Выработавшаяся за годы адвокатской практики привычка незамедлительно отвечать на телефонные звонки вкупе с отсутствием третьей руки привела к тому, что Марта просыпала часть кофе и расплескала немного воды – что, в свой черед, добавило в ее «Слушаю» пару резких, холодных металлических ноток.