Душа есть искра Божественной жизни, которая изваяна в чертогах Царя, она снизошла по небесной лестнице из райского сада в материальный мир. Нефеш, воплощение жизни, способна к греху и может быть осуждена на адские муки. Нешама, «святая душа», оказывается в состоянии постичь при помощи разума данное ей знание о Божественном при посредстве каббалы, дающей ключ к пониманию Божественного Закона – Торы. Нешама безгрешна и может сойти в преисподнюю лишь затем, чтобы вывести оттуда заблудшие души. На это способны души праведников, которые были заключены в Божественной сущности еще до сотворения мира. До воплощения в земную плоть они обитают в верхнем раю и удостаиваются общения с Богом, дают обет вершить благие дела и познавать Божественное. Из своих благих дел на земле душа ткет ризы, в которых будет пребывать в нижнем раю. Души грешников не в состоянии скрыть своей наготы (как после грехопадения). Они предстают перед судом и либо очищаются в геенне огненной, либо, по совершении смертных грехов, сжигаются без остатка.

Идея о переселении душ – гилгул – основывается на представлении о том, что душа, переселяющаяся в новое тело, лишается возможности лицезреть Божество в раю. Это не только наказание, но и новое испытание на пути к райскому существованию. В частности, обычай левирата объясняется тем, что мужчина, взявший в жены вдову умершего бездетным брата, восстанавливает его душу – она воплотится в теле новорожденного.

Гилгул помогал ответить на вековечный вопрос о том, почему при жизни страдают праведники. Начиная с библейского Иова они отвечают за грехи души, совершенные в прошлых жизнях. Некоторые школы каббалы предполагали, что душа грешника обречена на тысячекратные переселения, а душа же праведника переселяется лишь трижды, и то с тем, чтобы спасти грешные души. А другие, напротив, считали, что души праведников должны переселяться тысячекратно, а грешники имеют шанс спастись лишь трижды.

Скандинавский пантеон в том виде, в каком он нам известен из древнеисландских средневековых памятников, имеет одно разительное отличие от прочих пантеонов индоевропейцев. Место высшего небесного бога в нем занимает Один, который если и имеет отношение к небу, то не к дневному и светлому, а к мрачному и угрожающему, ведь он бог бури, а не оплодотворяющей грозы. С ним связаны народные поверья о «дикой охоте»: он возглавляет полчища мертвецов, которые проносятся по небу в ненастные новогодние ночи. Он наделен шаманским даром проникать в преисподнюю Хель и вызывать мертвых. Сам он царствует над погибшими в бою мертвецами – героями, жителями своего небесного чертога Вальхаллы, «чертога павших». Недаром римский историк Тацит сравнивает его с проникающим во все сферы мироздания Меркурием – греческим Гермесом.

Знаки, свидетельствующие о приближении конца света, становились для богов-асов все зловещее по мере приближения гибели прекрасного и чуждого злодеяний сына Одина и Фригг – светлого бога Бальдра. В Мерзебургском заклинании конь Бальдра спотыкается, и все боги стремятся залечить его – устранить знак беды. В «Старшей Эдде» Бальдра мучают тревожные сны: они предвещают смерть. Эти сны не дают покоя асам и асиньям, ведь смерть Бальдра предшествует концу света. В песни «Сны Бальдра» рассказывается, как боги собираются на тинг, чтобы разгадать вещие сны.

В поисках разгадки Один седлает Слейпнира и едет в преисподнюю Нифльхель, царство богини Хель, где должны томиться все, кто не пал в битве и не стал избранным героем Одина. Ворота Хель сторожит чудовищный пес с грудью, обрызганной кровью трупов, но он не мог остановить Одина – отца колдовства. Тот помчался дальше, к востоку от ворот, туда, где была могила вёльвы – давно умершей провидицы. Заклинаниями бог поднял вёльву из могилы. Она назвала свое пробуждение «нелегким путем», ибо давно уже мертва, и спросила, что за неведомый воин принудил ее проделать этот путь.

Один знает, что нельзя называть своего подлинного имени, и именуется Вегтамом – «привычным к пути». И это не было обманом, ведь Один действительно был богом-странником. Он предлагает вёльве обменяться новостями: сам расскажет ей о мире живых, а от нее узнает о том, что происходит в Хель и для кого в жилище богини смерти «скамьи кольчугами устланы, золотом пол усыпан красиво»?

Ответ провидицы страшен для бога: в загробном мире мед уже сварен для Бальдра и накрыт щитом – Хель ждет мертвого бога. Больше она ничего не скажет.

Но Один имеет власть спрашивать (в первой песни Эдды «Прорицание вёльвы» он подкрепляет это право подарками – ожерельями и кольцами) и поднимать из могилы мертвецов. Бог заставляет вёльву рассказать о том, кто будет убийцей Бальдра и кто отмстит за сына (без мести за родича скандинавы не мыслили жизни). Наконец Один задает последний вопрос: какие девы будут оплакивать Бальдра, подбрасывая к небу края покрывал?

Ответ вёльвы неожидан: «Ты не Вегтам, ты, верно, сам Один!» Почему вместо ответа вёльва вдруг раскрывает «псевдоним» бога?

Один силой магии заставляет вёльву отвечать на его вопросы. Последний вопрос, не касающийся собственно судьбы Бальдра, – загадка для вёльвы. Может быть, она даже знает разгадку: скорее всего, Один имеет в виду волны или дочерей морского великана Эгира, ведь погребальный костер Бальдра будет разожжен на его ладье, спущенной в море.

Общение с существами иного мира – всегда состязание. И Один выиграл это состязании, вынудив провидицу раскрыть свои тайны. В ответ она лишь называет его собственное имя и клянется, что никто больше не явится к ней, пока не наступит гибель богов.