А. С.: Усы он стриг сам. Брился, думаю, тоже. А вот у кого стригся? Говорят, он ходил в кремлевскую парикмахерскую. Я его там сам не видел, хотя, например, видел там Калинина и разговаривал с ним. Но говорили, что и Сталин там стригся. Помещение бывшей парикмахерской сохранилось, оно находилось в Кавалерском корпусе.

Е. Г.: В те времена был расцвет спорта, физической культуры. А сам Сталин занимался спортом в какой-то форме? Может, утреннюю гим­настику делал? То и дело слышишь о том, что у него одна рука была «сухая». Насколько это было заметно и было ли так вообще?

А. С.: Левая рука у него в локте до конца не разгибалась. Но если кто этого не знал, мог и не заметить. Потом говорили, мол, одна была ко­роче. И по длине, и по объему руки были одина­ковы — я общался очень близко, но не заметил разницы какой-то. Любил он «городки» и с удо­вольствием в них играл, бильярд любил, кегли с тяжелыми шарами. Сталин хорошо стрелял из пистолета, револьвера, винтовки, из охотничье­го ружья. Он тренировался в стрельбе, пусть и не очень часто: ставил ружейную гильзу на парапетик и стрелял в нее из пистолета. Брал нагановскую гильзу и стрелял из малокалиберной винтовки. О-очень метко стрелял! Очень метко! И нам с Василием говорил: «Оружие надо знать, стрелять надо уметь». Под Нальчиком была дача «Затишье», где и я бывал часто, поскольку моя мать тогда работала директором санатория возле Нальчика на хуторе Долинском. Около этой дачи росла черешня. Мы с Василием залезали на эти деревья, собирали черешню, ели. Очень сладкая она была. Мы с Василием, как и многие мальчишки, наверное, любили лазить по деревьям. В 1929 году летом на той даче жили и Светла­на, и Василий, и сам Сталин. Однажды Сталин спросил меня: «Ты стрелять умеешь? » Я ответил, что немножко умею. Он взял пневматическую винтовку немецкой фирмы «Диана», дал мне, поставил папиросную коробку, чтобы я в нее по­пал. Я попал. «Ещё раз попади», — говорит. Попал. «Ещё раз». Попал.

Тогда он взял спичечную коробку: «Попа­ди». Попал. Сталин говорит: «Стрелять умеешь. Чтобы хорошо стрелять, надо постоянно трени­роваться. Поэтому пневматическую винтовку «Диана» возьми себе и постоянно тренируйся». Тут же дал мне пульки — боеприпасы. Мне было восемь лет.

Е. Г.: Вы с Василием занимались в конной секции, на лыжах ходили. Это поощряли ваши родители?

А. С.: Мы очень любили кататься на лыжах, и особенно — кататься с гор. Тогда не было специ­альных лыжных креплений, катались в валенках, а на лыжах просто ремешок и резинка. И бились мы с Василием на этих катаниях здорово. Но мы знали: как бы сильно ни ушиблись, мы не долж­ны жаловаться. И Сталин никогда не будет нам выговаривать, как другие иногда: «Ах, осторож­ней, берегитесь, не катайтесь». У него не было таких разговоров, излишней опеки. Сильные ушибы у нас были: и прихрамывали, и ходили с синяками, шишками, но знали, что нам ничего не будет, если Сталин увидит, а будет плохо, если по­жалуемся. Без падений в этом деле не обойтись, без них не будет успехов. И если ты на лошади ездишь — тоже. Сам он в детстве ездил верхом и тоже бился. Он говорил: «Ты при этом не дол­жен жаловаться». Мы это знали и усвоили очень хорошо: ты должен делать все хорошо, терпеть и не распускать нюни. Помню, когда появилась маленькая машина, микролитражный «форд», Сталин послал Лихачева Ивана Алексеевича за границу посмотреть и привезти машину, чтобы потом у нас выпускать. И стали у нас перед вой­ной выпускать малолитражные машины «КИМ» (коммунистический интернационал молодежи). Лихачев привез машину, которая на даче потом находилась. И только боялись, чтобы она на гла­за Сталину не попадалась, чтобы не удивлялся, почему привезенная машина вдруг на даче ока­залась. А она на заводе им уже не была нужна. Мы на ней ездили. За машиной — на лыжах. А дороги там — то лёд, то кое-где песок, которым посыпали лёд. Мы падали и сильно бились. Езди­ли довольно быстро и бились так, что в течение нескольких дней это чувствовалось. Но даже ес­ли кто-то прихрамывал, был синяк или шишка, Сталин подтрунивал, но никогда он не делал за­мечания, что ты, дескать, неосторожен, дескать, надо беречься. Мы знали, что должны быть терпе­ливы, не жаловаться, идти смело и рисковать.

Е. Г.: Вы сказали, что Сталин ездил верхом. Но говорят, что он боялся лошадей, поэтому, хотя сам хотел принимать Парад Победы, поручил это Жукову.

А. С.: Полная чушь! Человек он был смелый, и предположения, что боялся чего-то там — глупость. Но он был реалистом, человеком трезвых взглядов и оценок, в том числе себя и своих воз­можностей. Для того чтобы ездить верхом, нужно тренироваться, тратить много времени. А у него не было времени для личных дел. Подготовка к параду потребовала бы большого количества времени: Сталин должен был бы показать класс, а не служить посмешищем. Вообще верховая езда — дело непростое. Даже посадка на лошадь — нелегкая вещь: попробуйте-ка с земли забросить ногу в стремя! Настоящие наездники о Жукове говорят: классика. Его езда была настоящей клас­сикой. Нельзя же уподобляться Булганину, которому был нужен самоходный теленок. Он один раз поехал верхом и на шею коня выскочил. Его уж там держали, чтоб не дай Бог... Прокатился! После этого к лошади уже не подходил. И уже не тот возраст был у Сталина, состояние, это он, конечно, понимал. Например, Лев Николаевич Толстой ездил верхом в весьма преклонном возрасте. В кинохронике его жизни можно увидеть, насколько он натренирован. Но Толстой посто­янно ездил верхом, а Сталин этим не занимался постоянно. Конечно, никакого разговора о том, чтобы самому Сталину верхом принимать парад Победы даже быть не могло. И нынешние разговоры об этом — полная чушь!

Артём Фёдорович общался со многими видны­ми людьми страны: с кем-то по службе, с кем-то по дружбе... Сам — государственник и патриот, человек разносторонний, даже на досуге, на отды­хе, в дружеском общении вольно или невольно го­ворит на темы глубинные, касающиеся жизни и деятельности страны. Артём Фёдорович хорошо знает историю, в том числе историю партии, он был очевидцем и активным участником многих событий. Например, он много раз виделся и по­долгу беседовал с Пантелеймоном Кондратьевичем Пономаренко, бывшим первым секретарем ЦК КП Белоруссии, начальником центрально­го штаба партизанского движения, секретарём ЦК КПСС. Предлагаем воспоминания Артёма Фёдоровича о встречах и разговорах с ним.

Е. Г.: Чем были вызваны Ваши встречи и бесе­ды с Пономаренко?

А. С.: В 1941 году мне пришлось некоторое вре­мя командовать партизанским отрядом на территории Белоруссии и в этой связи встречаться в тылу врага с Алексеем Канидиевичем Флегонтовым, который ещё в 18-х—20-х годах был одним из руководителей партизанского движения на Дальнем Востоке, в Приморье. Летом 1941 года он был направлен в тыл врага, сначала в Смолен­скую область, а потом в Белоруссию, поднимать и организовывать партизанское движение. У меня был зафиксирован каждый день нашей партизан­ской деятельности, в том числе работы с Флегонтовым, который принял мой отряд и назвал его оперативно-разведывательной группой. Сам он погиб в бою в марте 1943 года.

Когда в октябре 1944 года я был назначен ко­мандиром артиллерийской бригады, заканчивав­шей формирование в Колодищах под Минском, я представил все это в виде доклада и передал его лично в руки находившемуся тогда в Минске Пантелеймону Кондратьевичу Пономаренко как начальнику центрального штаба партизанского движения.

Пономаренко поручил перепечатать этот док­лад своему помощнику подполковнику Абрасимову Петру Андреевичу и дал мне пятый маши­нописный экземпляр, который у меня до сих пор хранится.

После войны, узнав, что Пономаренко, нахо­дившийся тогда уже на пенсии, пишет книгу о партизанском движении и собирает материалы о партизанской работе армейцев, я приехал к нему на дачу в Переделкино, показал ему свой тогдашний доклад, и он на нем собственноручно сделал надпись «Начало партизанских дел Алексея Канидиевича Флегонтова». И подписал «Понома­ренко», поставил дату. Этот экземпляр, отпеча­танный ещё в 1944 году, хранится у меня. После этой встречи мы с ним в дальнейшем неоднократно виделись и беседовали. Он много рассказывал о довоенных и военных делах в Белоруссии, о де­лах в нашей партии, о непорядочности, мстительности, злобности Хрущёва, об очень большом вреде, который Хрущёв нанес партии, Советскому Союзу, делу социализма и всему коммунисти­ческому и рабочему движению в мире.