— Дядя Гельмут! Как же вы быстро забыли наши глубокие рейды 41 года. Где ваш патриотизм!

— Сейчас не 41 год! — резко парировал генерал. — Это авантюра!

— Дядя Гельмут! Риск оправдан. Даже если мы не вернемся, сведения, которые передадим, будут бесценны. Я подчеркиваю, операция возможна при серьезной подготовке. Нужна ваша организационная помощь, а также помощь командующего армией для согласования действий с соседями.

Прорыв нужно предположительно делать здесь. На стыках соединений, даже объединений. — Ольбрихт подошел к настенной карте командира корпуса и показал карандашом. — Выход из рейда — здесь. Я знаю эту местность. Тогда наш 24 моторизованный корпус прошелся как триумфатор от Днепра до Смоленска. Тем более мы будем продвигаться на русских танках с их звездами, не вступая в сражения.

Выслушивая последние аргументы Франца Вейндлих, вновь залюбовался им. Ему нравились его дерзость, убежденность и прямота. И в эту минуту он подумал:

«А, почему бы и нет. Если все сложится благополучно, то какая козырная карта может быть в его руках. Ею будет бит этот выскочка фельдмаршал Модель. К нам подтянут танковые, артиллерийские дивизии и еще посмотрим, чья сторона возьмет», — генерал прикрыл глаза. Ему представились новые победы и новые награды фюрера. «Этого мальчика я, пожалуй, поддержу. То, что он обратился ко мне, а не напрямую по подчиненности в штаб армии Харпе это правильно. Только я смогу понять его порыв и оценить по достоинству его командирские возможности. Тем более что Йозеф дал мне указание провести силовую разведку с использованием его резерва. Командир 20 дивизии генерал танковых войск фон Кессель возражать не будет. Одно только но…», — Вейдлинг настороженно посмотрел на Франца:

— Почему в рейд должен идти именно ты Франц? А не, как положено, командир взвода или роты. Что я скажу твоим родителям, если….

— Если я не вернусь дядя Гельмут? Я правильно вас понял?

— Да Франц.

— А что вы говорите тем солдатским матерям, чьи дети лежат уже и будут положены еще на этой славянской земле?

— Но это разные вещи.

— Нет, господин генерал, смерть сына для любой матери это невозвратная потеря и огромное горе. Я такой же солдат, как и другие.

И свой долг я выполню до конца. С нами будет бог!

— Хорошо Франц, — генерал Вейдлинг тяжело вздохнул. — Быть всегда впереди! Эту почетную учесть ты выбрал сам. Ангелы охраняли тебя до сих пор, а ведь ты побывал в разных мясорубках. Надеюсь, под их крылом ты будешь и сейчас. Я даю свое согласие на проведение операции. Как мы ее назовем мой мальчик? — Брови генерала сдвинулись, и глубокая морщина разрубила его мясистый лоб надвое.

— Операция «Glaube " господин генерал.

— Почему «Glaube»?

— Вера в победу мой генерал. Вера в высшие силы. Вера в доблестных солдат фюрера. И наконец, вера в себя!

— Хорошо Франц, утверждаю. Пусть будет операция «Glaube».

В тот тревожный воскресный день вдова Акулина, мать пятерых детей, пропалывала усердно грядки. В этом ей помогала Вера старшая дочь. Она только что закончила десять классов с золотой медалью и решала для себя, в какой институт поступать. Мать уже знала о намерениях дочери, была не согласна с ней, но серьезно поговорить о будущем все было некогда. Здесь же на грядках им никто не мешал. Появилось, наконец, самое подходящее время раскрыться душой.

— Так ты что Вера решила в артистки податься? — выдергивая с трудом укрепившийся корень пырея, обратилась Акулина к дочери. Та уже готовилась к разговору, ждала его, поэтому ответила без промедлений.

— Да мама в артистки. Поеду поступать в Щукинское училище в Москву. Ты же знаешь, мне всегда нравилось выступать в школьных спектаклях. На районных смотрах мы получали грамоты. В общем буду пробовать.

— Дочушка, не поступишь ты! Куда нам до столицы. Поезжай лучше к Мише в Витебск в педагогический институт. Будете там друг другу помогать. Глядишь, в учителя выбьешься. У тебя же с языками хорошо. Вот и будешь 'немецкому' детей обучать. Куда нам в артистки? Подумай лучше!

— Нет, мама. Я так решила! — Вера недовольно тряхнула головой и поднялась с грядки. Волосы цвета спелой ржи покатились волнами по ее загорелым красивым плечам. Широко открытые небесного цвета глаза выражали одновременно и детский протест и мольбу.

— Пожалуйста, отпусти меня. Я очень тебя прошу. От услышанных слов дочери Акулина приостановила работу. Ее рука на мгновение, зависла над лебедой. Затем она нервно вырвала сорняк с корнем и, бросив его в межу, сердито обронила:

— Вот упрямая дочушка. Вся в отца. Что мне с тобой делать? Держась за поясницу, она выпрямилась, раздраженно посмотрела на Веру и хотела произнести что — ни будь колкое в ее адрес, но залюбовавшись ярким, непосредственным девичьим порывом и, решительностью своей любимицы, только незлобно проворчала: — Ну как тебе отказать? Ты же такая у меня хорошая. Артисткой так артисткой. Иди, пробуй, поступай, коль сердце зовет.

Вера, вспыхнув от радости, прижалась к маме и стала ее целовать: — Спасибо мамуля! Спасибо дорогая!-

Она понимала, насколько тяжело будет одной матери вести домашнее хозяйство.

— Ладно, ладно, не благодари. Везде нужно трудиться. Продадим вот телка, справим тебе платье и поезжай в свою Москву, — миролюбиво отстранилась та от дочери. — Давай лучше работать. До обеда надо все закончить. Видишь, припекает.

Вера еще раз трогательно обняла и поцеловала мать, а за тем игриво расправив затекшую спину, и подав вперед отчетливо вырывавшуюся из ситцевого халатика девичью грудь, весело произнесла: