— Если мне суждено погибнуть в белорусских болотах, — медленно продолжил он, — то я буду благодарен господу, лишь за то, что он подарил мне смерть на поле брани, а не с пышногрудыми красотками.

Желаю вам блестящих побед в новой должности, — и генерал не дожидаясь, когда водитель откроет дверь с его стороны, резко дернул ручку вниз и вышел из машины, дав понять старому другу, что разговор закончен…

Поздно вечером командир 41 танкового корпуса Вермахта был сильно пьян. Небрежно развалившись в служебном кресле, он усталыми, осоловелыми глазами смотрел перед собой. Правая рука генерала сжимала коньячный бокал, а левая держалась за подтяжку брюк. Полностью расстегнутый френч говорил о крайнем нервном расстройстве генерала и о том, что служба для него сегодня давно перешла в разряд личного времяпровождения.

Потягивая, в одиночестве коньяк и закусывая его дольками лимона, генерала временами клонило ко сну. Однако прилечь здесь в кабинете, не уезжая в гостиницу и заснуть, ему мешала сильная головная боль, приступы которой возобновлялись с каждым новым глотком коньяка. Кроме того, поток тяжелых мыслей, роем лезших в душу, так же не давал покоя.

Вейдлинг подмечал и ранее, а теперь его наблюдения окончательно подтвердились, что после выпитой бутылки у него начинаются сильные головные боли. Осознавая опасность принятия большой дозы алкоголя для своего здоровья, а он как истинный немец беспокоился о нем да же на фронте, он делал неоднократные попытки меньше пить, но это ему не всегда удавалось. Сегодня то же был не тот случай. Прощальный разговор с бывшим командующим 9 армией Йозефом Харпе и полученные новые сведения от 'Арийца' были тому причиной.

Взбудораженный, воспаленный мозг, не успокоившись за день, выстреливал в эти ночные минуты все новые и новые раскаленные стрелы, облитые ядом возмущения, отчаяния и горечи. И затушить душевный крик изрядными порциями конька он не мог.

— Желающие избежать Сциллы, не минуют Харибды. Как он такое мог сказать? Паяц! Паникер! Бабник! — вырывались из его пьяных тонких губ с болью и раздражением фразы. — И это сказано в то время, когда его армии грозит полное окружение. Когда помощи из ОКВ ждать не приходится. Когда всем нам суждено вскоре умереть. Циник! — Глаза Вейдлинга, в который раз за день, от возмущения налились кровью. Он сильнее сжал ножку коньячного бокала. Раздался глухой хлопок, и та стремительной ракетой отлетела на пол, но, не разбившись, покатилась по ковру. Генерал не заметил этой мелкой неприятности. Бокал без ножки он удержал. Остатки 'Henesi', не были пролиты, хотя рука его дрожала от возмущения и алкоголя.

— Что будет с нами? Что будет с теми не обстрелянными птенцами, которые прибыли из Рейха вместо ветеранов моторизованной дивизии, отправленных на Украину. Что будет с Францем? — Его настроение вдруг поменялось, когда он вспомнил о нем. Генерал как-то сник, высох, стал похожим на несчастного горбуна.

— Франц! — прошептали его губы. — Франц, мальчик мой, что с тобой будет? Это я во всем виноват. Это я, старый вояка, поддался твоему напору и молодости? Почему я доверился тебе? Почему я поддержал операцию Glaube '? Расплата за мою глупость будет стоить тебе жизни. Но ты знал, на что идешь. Знал и полез к русским сломя голову. Почему? Что тебя толкало на этот поступок я до конца так и не понял. Мне ты так и не доверился. Зря. Ведь ты мне как сын. Теперь я тебе ничем не могу помочь. Прости…

Какое-то время генерал сидел, молча, в забытье, но тут его снова прорвало. Лицо исказилось злой гримасой и в голосе появились металлические нотки.

— Самое противное, Франц что сведения, добытые тобой никому не нужны. Ты слышишь меня, никому не нужны. Все уже фатально предрешено. Ты слышишь меня Франц? Фатально предрешено! Фюрер! Наш фюрер сошел сума. Он уже не верит истинным арийцам. Он не верит истинным солдатам Рейха, а верит выскочкам. Этим пожарникам… — Вейдлинг сделал жадный глоток золотистого напитка и, скривившись, отбросил сломанный бокал от себя.

— Он приведет нас к гибели. Нация погибнет из-за него…

Генерал оперся об подлокотник кресла и, с трудом подняв свое почти бесчувственное исхудавшее тело, оглянулся назад, где висел портрет фюрера. Фюрер был грозен и возмущено смотрел на него выпученными фанатичными глазами. Но, это не испугало Вейдлинга. Он внимательнее всмотрелся в это худощавое лицо с усиками, в эту карикатурную прическу, в эту согбенную фигуру и, вдруг ему показалось, в отблеске огня настольной лампы, что на плечах у фюрера появились погоны ефрейтора. Вейдлинг вздрогнул и отшатнулся с отвращением от портрета и, не удержавшись на полусогнутых ногах, тяжело рухнул в кресло.

— Он приведет нас к гибели…

Рука генерала потянулась вновь к коньячному бокалу, но не найдя его механически нашла кнопку вызова адъютанта…

— Господин генерал вот ваш порошок и вам расстелили на диване, как вы просили.

— Да, да Ганс на диване, но вначале порошок, — бормотал пьяный Вейдлинг посылая обезболивающее лекарство в рот и жадно запивая водой из стакана услужливо поданного майором…. — Да, да Ганс спать, но завтра ко мне начальника разведки. Вы, то же с ним поедите на передовую встречать Ольбрихта. Он должен вырваться. Обложили его, обложили русские волки. Это Абвер во всем виноват! Ты слышишь меня майор? Абвер… Но он выскочит из капкана русских. Он истинный воин, Ганс. Ты слышишь меня? Ты слышишь Ганс? Куда ты пропал. Мальчик мой… Мальчик… Ты выскочил из капкана. И я знаю как.

Генерал уже лежал на диване, но пьяный бред его долго не прекращался. И да же когда он заснул, до охраны штаба изредка, доносились стон и вскрикивания генерала. Во сне Вейдлинг звал Франца Ольбрихта…

— Валет 'бубей'.

— На твоего валета у нас найдется король, — весь в веснушках, с носом картошкой паренек хлестко ударил картой по ящику-столу.