— Вот вам голос этого существа, поселившегося у меня в доме. Красивый, не правда ли?

Эту фразу он произнес голосом, который вдруг наполнился тоской и ужасом.

— Я должен изгнать его! — закричал он. — Но как это сделать?

— Вы ощущаете, что он здесь?

— Да, но не могу сказать, в какой части комнаты.

Он осмотрелся вокруг, вглядываясь в каждый предмет.

— Вы считаете, что вас преследуют? — спросил отец Марчисон. Он, хотя и не ощущал присутствия в этой комнате невидимого существа, но состояние Гильдея начинало передаваться и ему, вызывая в его душе непонятное волнение.

— Преследуют? Нет, такая романтическая чепуха не для меня. Я просто констатирую факт, который не могу объяснить и который мне становится тягостным. Но если даже допустить какое-либо объяснение, излюбленное суеверными людьми, то ведь их привидения всегда враждебны, несут угрозу. Мой случай обратный — меня любят, мною восхищены, меня жаждут. Вот что отвратительно.

Отец Марчисон вспомнил первый их вечер, проведенный вместе. Гильдей и тогда говорил с содроганием о ком-то, преследующем его своей любовью. Невольно у отца Марчисона стала складываться своя версия. Он сам страстно любящий все живое, легко мог допустить возможность небесной кары за прегрешения. Главным грехом профессора Гильдея, по разумению святого отца, было именно отсутствие такой любви и отрицание ее. Это был грех и не малый, грех по отношению к человечеству. Версия отца Марчисона о наказании за прегрешения была очень убедительной, но когда он взглянул на искаженное страданием лицо своего друга, то постарался хотя бы не углубляться в развитие этой версии.

— Нет, здесь ничего нет. Это невозможно, — сказал он.

— Тогда кому подражает птица?

— Она подражает голосу того, кто сюда приходил.

— Это могло быть только на прошлой неделе, потому что никогда до этого попугай так не говорил. Заметьте еще вот что: наблюдать за кем-то и пытаться подражать кому-то он начинал уже до моего отъезда, но не раньше того, как я побывал в тот вечер в парке.

— Кто-то, обладающий этим неприятным голосом, побывал здесь, пока вас не было, — мягко повторил свое объяснение отец Марчисон.

— Ну что ж, сейчас я это выясню.

Гильдей нажал кнопку звонка. Почти сразу в комнату проскользнул Питтинг.

— Питтинг, — сказал профессор резким, раздраженным голосом. — Кто был в этой комнате в те дни, когда я отдыхал на морском берегу?

— Здесь никого не было, сэр. Если, конечно, не считать женщин, убирающих комнаты, и меня самого.

В бесстрастном обычно голосе метрдотеля неожиданно прозвучали приглушенные нотки удивления и почти злости.

Профессор раздраженно показал рукой на клетку.

— Попугай был все время здесь?

— Да, сэр.

— Его не переносили никуда, хотя бы на очень короткое время?

Бледное лицо Питтинга словно начало постепенно терять свою бесстрастность.

— Конечно нет, сэр.

— Хорошо. Можете идти.

Метрдотель направился к двери, стараясь, как видно, подчеркнутой прямизной тела и достоинством походки выразить свою обиду. Когда он подошел к двери, профессор его окликнул:

— Постойте, Питтинг!

Метрдотель замер на месте. Гильдей нервно поджал губы, подергал себя за бородку. Видно было, что он принуждает себя задать вопрос.

— Вы замечали. Питтинг, что… что попугай стал теперь говорить… совсем недавно стал говорить каким-то другим, очень неприятным голосом?

— Да, я это заметил, сэр.

— Ага. И когда заметили?

— Когда вы уехали, сэр. С тех пор он так говорит.

— Так я и думал! И что вы на это скажете?

— Простите, сэр, я не понял.

— Чем вы объясните, что он стал говорить таким голосом?

— Я думаю, сэр, что он просто забавляется.

— Ну хорошо, идите, Питтинг.

Питтинг исчез, бесшумно затворив дверь. Гильдей посмотрел на своего друга.

— Ну что вы скажете?

— Да, это очень странно, — сказал отец Марчисон. — Это действительно очень странно. Среди вашей прислуги нет никого с таким голосом?

— Мой дорогой Марчисон, если бы у вас появился среди прислуги человек с таким голосом, разве бы вы не избавились от него через пару дней?

— Пожалуй.

— Моя горничная прислуживает мне уже пять лет. Кухарка здесь уже семь лет. Голос Питтинга вы слышали. Эти трое и есть вся моя прислуга. Заметьте, что попугай не может придумать себе голос, он подражает только услышанному голосу. Где же он его услышал?

— Но мы ведь ни разу не слышали этот голос.

— Не слышали. И мы его не видели. А попугай? Вы же видели, как он прижимался к прутьям клетки, подставляя голову ласке? Кто-то чесал ему голову.