Шрифт:
«Ну и коварный деспот, ну и лицемер!»
Али Кушчи поднял тяжелый взгляд на отцеубийцу. Тот стоял теперь у самого трона, одна рука на подлокотнике, другая на рукоятке сабли.
«Хватит! Надо кончать это лицедейство!»
— Шах-заде! Для чего вы говорите обо всем этом мне, несчастному узнику?
— Чтобы… чтобы такой ученый муж, как вы, знал истину!
«Истину?! Чтоб знать истину? Нет, чтоб скрыть ее!»
Али Кушчи ничего не сказал больше, он вновь смотрел вниз, на ковры, хмурил брови, и в этом молчании — так чудилось шах-заде! — были несогласие, бунт, мятеж!
— Я знаю, я хорошо знаю, что думают, чем дышат ученые мужи… И цели их ведомы мне, мавляна!
Это была угроза, плохо скрытая угроза.
— Шах-заде! — Али Кушчи помолчал, пытаясь взять себя в руки. — Истина… вы же говорили о ней… Если сказанное вами истина, то не важно, что станет говорить об этом ученый люд. И не надо бояться, что они будут думать о сказанном вами… Истина остается истиной, что ни говорили бы о ней люди. И если ваша цель…
— Моя цель, — перебил шах-заде, поняв, что мавляна на пределе сдержанности, — моя цель в том, чтобы сказанное мной… а оно есть истина… донести до каждого правоверного! И чтобы так было, я, ничтожный раб, нуждаюсь в таких, как вы, мавляна.
«Хитро! Жестокосердый властитель стал вдруг ничтожным рабом».
«Ну, хорошо, — мелькнуло в уме шах-заде, — я унижусь перед тобой, но крепко запомню это унижение».
— Я приношу вам свои извинения, уважаемый мавляна. Мои неразумные эмиры без согласия и даже без ведома моего бросили вас в зиндан. Ошибка, которую я хочу исправить… Отныне ваш сан и ваше место будут еще выше, чем прежде…
Али Кушчи живо представил себе место нынешнего своего пребывания: холод и темень, шершавые каменные стены, клопы и блохи.
— Я предложил бы вам, мавляна, будь на то согласие ваше, должность диван-беги [70] . Начальника дивана! Или, если захотите, станете историком, летописцем при нашем дворе. Кого пожелаете из ученых, поэтов взять к себе в помощники, берите! Единственное занятие ваше будет — писать о делах, которые мы намерены совершить в нашем государстве.
«Писать о твоих „государственных“ делах?.. Значит, скрыть твои преступления, отцеубийца, твои злодеяния, твою жестокость. Эти поэты, эти историки, которых я позову, должны будут славить тебя в касыдах [71] , в летописях, выдавать черное за белое? Таким увидят тебя следующие за нами, грешными, поколения? Нет, нет! Как взгляну я тогда в страшный Судный день в глаза устоду!»
70
Диван-беги (ист.) — 1) один из высших чинов при дворе; 2) лицо, ведавшее финансами во дворце крупного феодального правителя
71
Касыда — ода.
Шах-заде снова приблизился к Али Кушчи. В бледном лице, в провале глаз Абдул-Латифа мавляна уловил просящую, жалкую улыбку.
— Простите, шах-заде, но я не историк, чтобы писать о делах государственных…
— Но вам и не надо будет писать. Вам предстоит руководить другими. Хотите, к услугам вашим будут прославленные летописцы, которых мы вызовем из Герата.
— Но прославленные летописцы не нуждаются в руководстве вашего не сведущего в этом деле слуги.
— Ладно! Не летописцем, так звездочетом будете, дворцовым астрологом. Уж это-то ваше дело, мавляна?
— Увы, извините меня, но в гороскопах я тоже несведущ…
— Довольно! — Холодное пламя опалило глаза шах-заде. — Мне известно, в чем ты сведущ, нечестивец! И подлые замыслы твои ясны, заговорщик! Ты… ты шайтан в образе человеческом! Это ты совратил с истинного пути родителя моего. Это ты изгнал из его сердца аллаха, всемилостивейшего и всемогущего!.. Еретик! Вероотступник!
«О творец! Неужели судьба всех ученых Мавераннахра зависит теперь от этого деспота, от этой обезумевшей твари?»
— Где золото?! — неожиданно спросил шах-заде.
— Золото?.. Какое золото?
— Я говорю про те слитки золота, которые были выкрадены… слышишь, выкрадены из казны эмира Тимура и отданы тебе!.. И еще: где крамольные книги, что передал тебе султан-вероотступник?
— Шах-заде, это про отца? Про родителя своего говорить, что он веро…
— Отвечай, шайтан!.. Отвечай, я тебя спрашиваю!.. Чего добивался, пряча языческие книги? Чтоб было чем сбивать правоверных с пути истинного? Чтобы множить ряды еретиков? Отвечай, нечестивец! — Шах-заде подскочил к Али Кушчи, схватил его за ворот, брызгая слюной, продолжал выкрикивать: — Какая была у тебя цель, когда прятал золото? Для чего?! Чтоб было чем платить тем, кто в заговоре с тобой? Против меня! Чтоб лишить меня трона!!
На миг Али Кушчи испугался пены на губах шах-заде. И впрямь сумасшедший. Тело мавляны словно одеревенело, но душа не поддалась страху. Он готов был стряхнуть с себя руку шах-заде, ударить его! Вдруг представилась ему почему-то мать, старая Тиллябиби, на холодном полу, под ногами нукеров. Что будет с нею? Что с ней сделают?.. Но ненависть заставила прогнать из сознания это видение.
— Уймись, шах-заде! Зарубить своей саблей хочешь — руби. Или прикажи сгноить меня в зиндане. А ворот мой оставь и руками своими не касайся меня. — И крепкими — когда-то их называли железными — руками Али Кушчи оттолкнул от себя шах-заде.