Граф Мансфельд с Леопольдом прибыли в Берлин, где граф сделал последнюю безуспешную попытку убедить Иоахима II возобновить протестантский союз и стать во главе его. Когда здесь также не посчастливилось, то он решил ехать домой, спокойно управлять своим маленьким имением и предоставить времени и судьбе произвести соединение немецких протестантов.

Не одному ему не удалось предприятие горе постигло и Губерта Ланге который отправился из Нидерландов с ученым Петром Рамусом. Цель их была призвать шмаль кальденских князей снова к прежней братской любви в Лейпциге и просить помощи немецкого войска против Филиппа II. Попытка эта также кончилась ничем Мансфельд написал друзьям, что прежде чем ехать домой, он посетит старый город Лютера чтобы посоветоваться с ним.

Леопольд писал очень редко и мало о своей жизни родным. Тогда сношение с севером было очень неудобно. Из Берлина, однако, ему удалось написать Иоанне о своих походах, при этом он умолчал о почестях оказанных ему при разных дворах, юноша сам думал рассказать матери о своих успехах. С другой стороны он дал ей понять, что, когда кончится срок службы и ученья, он желает посетить другие страны.

Роскошная зелень мая вовсе не гармонировала с осенним настроением графа и юноши. Мансфельд был сильно огорчен и озабочен он находился в положении человека, очень много трудившегося и все-таки не достигшего своей цели. Не менее основательные причины делали печальным и Леопольда. Его религиозные убеждения после знакомства с графом, очевидно, изменились и укрепились на всю жизнь, но зато рушились его прежние высокие представления о достоинстве и силе немецких князей. У Леопольда теперь снова появилось сильное желание посетить Кремцов. Он не мог освободиться от воспоминания об Анне Эйкштедт. С каждым годом его воображение рисовало ему эту милую девушку все в более ослепительных красках. Но если он возвратится в Кремцов, то мать опять возобновит попытку соединить его с Анной, и тем самым может произойти окончательный разрыв между семействами Веделя и Эйкштедта. Отвращение Анны к юноше после всего случившегося, наверное, еще больше возросло, кроме того, Леопольда огорчало еще то, что этими назойливыми предложениями он позорит честь своего дома.

Ненависть обер-гофмейстерши Борк и Сидонии к Иоанне и ее роду была очень опасна для жителей Кремцова, поскольку обе они имели силу при дворе. Главным оружием служила насмешка, и семейство Эйкштедтов, почти ежедневно сталкивающееся со двором, чувствовало на себе действие этих насмешек. Можно себе представить, как мать с дочерью рассказывали о слабости Иоанны в Штеттине, выставив ее и Леопольда в самом смешном виде. Когда Анна фон Эйкштедт считалась невестой Веделя, во многих кружках дразнили ее Леопольдом, коварно напоминая при этом о шестнадцати тысячах марок, данных Иоанной Эйкштедту. Все это ущемляло канцлера в его самых священных интересах. Если бы обер-гофмейстерша и Сидония удовлетворились бы этой местью, они достаточно быстро достигли бы разделения семейств Веделя и Эйкштедта. Новое, более тонкое оружие, направленное этими дамами против Кремцова, разрушило окончательно их первоначальный план, и кроме того, сильно повредило самой Маргарите.

Изгнанные монахи в Штеттине снова обратились к «всемогущей» госпоже Борк и подали ей жалобу Гилария. В ней Иоанна фон Ведель называлась язычницей, богохульницей и убийцей беззащитных подданных. С радостью принялась Маргарита за дело, и на тайной аудиенции передала жалобу самому герцогу. Барним был ужасно рассержен тем, что Иоанна не обратила внимания на его позволение, и яростно воскликнул, что повелительница Кремцова скоро почувствует его отеческую руку. Он призвал канцлера и строго объяснил ему все. Герцог Барним требовал, чтобы Иоанна судилась перед особенным судом, составленным из высшего духовенства страны. Кроме того, он приказал арестовать ее и пытками заставить сознаться в дурных поступках. Это известие возбудило при дворе и в городе огромный интерес. Прежние дурные речи о вдове были ничто перед ужасом этих обвинений. К сожалению, Эйкштедт не мог ничего сделать против ярости герцога и подлости Маргариты. Он действительно созвал духовенство страны и послал приказ об аресте вдовы Веделя. Это приказание пришлось исполнять ее брату, капитану Иоганну, старшему чиновнику герцога в Штатгарте. Естественно, Эйкштедт тайно известил обо всем Иоанну и капитана.

Известие об этом тяжком обвинении пришло в Кремцов во время допроса колбетцких монахов. Меж тем, пастор Матфей уже отправил донесение обо всем к высшему духовенству. Это письмо отличалось особенным лютеранским усердием и заключало в себе протест против герцогского позволения. Вот суждение об этом позволении: «Оно уничтожено и мы смотрели на него, как на попытку ввести в Померании снова папство. Это позволение колбетцкие монахи достали ложью через обер-гофмейстершу Борк у всемилостивейшего герцога. Маргарита за это получила от монахов драгоценный золотой подарок. Все преступления и дознания монахов помещены в протокол, который вскоре представит вам в Штеттин герцогский капитан Иоганн фон Борк против монахов, схваченных в Колбетце».

Эта справедливая жалоба, полная дерзости, свойственной протестантам, попала прежде всего к канцлеру фон Эйкштедту и возбудила в нем дьявольскую радость. Теперь он мог приняться за обер-гофмейстершу.

Он тотчас же сообщил свои намерения Иоганну фон Борку и приказал ему как можно скорее прислать в Штеттин протокол Допроса пленных и свидетелей. Приказание герцога относительно ареста вдовы Веделя было уже исполнено ее братом. Дело приняло вид смертельной битвы между двумя противниками, и, глядя на ведение его Эйкштедтом, нельзя было сомневаться в успешном исходе для Иоанны.

Канцлер, очевидно, сошел с прямого и законного пути, когда стал действовать против герцога Барнима. Он теперь мстил за позор, нанесенный Маргаритой и ее дочерью Сидонией ему и дочери Анне. Так как все дело клонилось к низложению обер-гофмейстерши, то он сразу решил поразить ее тем же оружием. Как только весь город узнал подробно о деле, старый герцог очутился в пикантном положении в своей стране. Маргарита считала совершенно невозможным, чтобы это дело вышло когда-нибудь на свет Божий.

Между тем Эйкштедт препроводил к самому герцогу протест, писанный к церковному собранию, признания монахов и другие важные бумаги, полученные из Кремцова. Дело приняло такой оборот, что его никак нельзя было притормозить. Потом канцлер передал протест и другие бумаги племянникам и наследникам Барнима, принцам Иоганну Фридриху и Эрнсту Людвигу. Весь двор включился в борьбу!

К сожалению, все окружение герцога уже давно делилось на две партии. Меньшая из них была могущественна и тайно ненавидима. Она состояла из самого властелина, обер-гофмейстерши фон Борк, Сидонии, их близкого окружения и тех высших чиновников, которые считали необходимым повиноваться, пока живет еще их старый господин. К ним невольно принадлежал канцлер. Другая партия состояла из остальной части двора и самой супруги Барнима, несчастной герцогини Фредерики, долго и беззащитно терпевшей от влияния Маргариты и от отношения к ней своего супруга. Племянники герцога, наследные принцы Иоганн Фридрих и Эрнст Людвиг со своими молодыми супругами примкнули к ней, оба принца были совершеннолетние и имели право на наследство, но только на отцовскую часть — Верхнюю Померанию. Но так как они должны были получить владения от Барнима, а старик был еще совершенно здоров, то принцы послушно и терпеливо ожидали, когда ему заблагорассудится умереть. Это обстоятельство, да к тому же еще влияние обер-гофмейстерши, огорчало принцев, они готовы были воспользоваться всяким случаем, чтобы поскорее прийти к цели.