Ефим подтягивает голенища сапог и решительно направляется в угол парка, где сторожит Варвара.

Посередине гладко обритой полянки — стожок, рядом — темная, раскидистая ель, а под ней — Варвара.

Движения Ефима становятся нерешительными. Ему кажется: нельзя говорить о том, что переполняет душу. И нельзя прикасаться к Варваре, иначе испортишь то, что еще никогда не испытывал.

Ефим идет медленно, не сводя глаз с Варвары, идет словно по трясине, и ноги осторожно нащупывают кочки, чтобы не оступиться.

Еще не скошенная трава — по пояс. Она сухо звенит. Семена засохли, цепляются за брюки колючками, колосками, усиками. Ноги задевают стебли, и цветы осыпаются, пачкают желтой пыльцой, тоненько гремят горошками семян в маленьких коробочках.

Ефим несмело выбирается на обритую полянку. Варвара замерла, облитая луной: она не то спит с открытыми глазами, не то что-то напряженно слушает. Потом Ефиму чудится, что она плачет, — глаза сверкают, как в слезах. Затем он видит: она ласково улыбается.

— Уж больно на земле-то хорошо, — говорит она почти шепотом, — и помирать не хочется…

Ефим стоит задумчиво. Варвара слегка усмехается, пригибает колючую еловую лапу, держит ее между собой и Ефимом. Он неуклюже поглаживает по ветви и говорит голосом, который вдруг загустел:

— Ну вот, Варвара… — но больше ничего не говорит, как будто в душе испуганно попросили: «Не надо».

Он восхищенно и тоскливо смотрит на гордое, смуглое лицо Варвары.

Громыхнул гром. Обвисшие листья всплывают на волне ветерка, бормочут, шевелятся, в лицо шлепается несколько тяжелых ледяных капель, и опять все стихает. Грозы так и не получается. Молнии вспыхивают далеко, за горами.

Шумят кусты, вылезает лохматый пьяненький Биба.

— Милуетесь? Оце гарно! — хихикает он и ковыляет за тополевую рощу, где из открытого крана журчит вода.

«Вот леший, таскается здесь», — думает Ефим, робко трогает жесткую большую руку Варвары и тихо, боясь что-то испугать, уходит. Он ощущает руку Варвары в своей, как будто ведет ее за собой. Двигается по аллеям, разогнув спину, улыбается, проводит рукой по густым ветвям. Собственная жизнь ему кажется значительной, интересной, точно до этого ничего не видел вокруг и даже этого парка не понимал.

Ефим смотрит на небо, — оно похоже на гористую темную землю. Ефим смотрит на землю — она походит на звездное небо. В кромешной темноте трава кишит зелеными огоньками светляков. Ефим идет по траве, отставив руку, словно ведя кого-то, и светляки брызжут, как звездный дождь. Даже в усах Ефима горит звездочка.

Ефим останавливается: в черноте дупла старой липы светятся гнилушки, словно кошка смотрит. По всему парку пылают холодные огни — груды зеленых углей. Мягко взмывают летучие мыши. Душно. Беззвучные молнии все полыхают и полыхают вдали. Белеют на клумбах сугробы табака и пахнут далеко вокруг. Ефиму кажется, что и он пропах им.

Из глухой аллеи выходит навстречу Анна. Зашла с работы. Ефим опускает отставленную руку. Они садятся на скамейку.

Ефим поглядывает на жену и вспоминает ее девушкой. Она всегда смотрела на него слегка изумленно. Теперь все изменилось в ней, а вот большущие голубые глаза и выражение в них остались неизменными. Ефима внезапно поражает мысль: ведь у нее всю жизнь в душе живет такое же необыкновенное чувство, какое недавно поселилось и в его душе. И он никогда не понимал этого. Грубостью, сухостью обижал в ней то, к чему нельзя прикасаться. Ефиму жалко Анну, и он чувствует себя виноватым. «Мне бы гордиться, а я…» — думает он.

Она и работает и тащит на своих плечах хозяйство. Сына вырастила. Не было ей просвета. А он, Ефим, жил душой в стороне.

Ефим царапает подбородок и оглядывается, точно испугался, что кто-нибудь уличит его.

— Парк-то… Хорош парк, а? — спрашивает он смущенно и мягко.

Анна очень удивлена таким голосом.

— Не надышишься. Цветов, деревьев, — соглашается она.

— Пройдемся. Покажу тебе все.

Анна краснеет, одергивает линялую фуфайку. «Работает, работает, а я и не подумал справить ей хоть пару хороших платьев», — досадует Ефим, а сам охотно объясняет:

— Это вот дерево гингко. Вишь, какое мудреное название. Все деревья теперь, Нюра, не такие, как прежде. Ученые говорят, что они… Ну, как бы тебе объяснить? Переродились, что ли… Совсем изменились. А вот это самое гингко какой вид имело еще до появления человека на земле, таким сохранилось и до наших дней.

Анна идет рядом и слушает с интересом.

— Парк занимает ни много ни мало, а двести гектаров… Такого, пожалуй, по всей стране не сыщешь.

Походили с часок. Анна собралась домой.