Ты читаешь только заглавия, — ворчал дед, — а кто написал книжки — тебе плевать. А нужно в первую голову прочитывать имя автора. Вот «Золотой ключик», а кто написал про Буратино?

— «А-лек-сей Тол-стый», — старательно прочитал Максим.

— Неправильно.

— «Тол-стой»! — поправился Максим.

— Это замечательный писатель. Ты запомни его.

— А где он сейчас?

— Он… он умер, — неохотно ответил Ковшов.

— А почему?

— Болел.

— Мар-шак, «Кош-кин дом». А где Маршак сейчас?

— Тоже… умер… — совсем уж неохотно буркнул дед.

— А почему?

— Старый он был… Давай-ка лучше почитаем.

Но Максим спросил и о Бианки, и о Гайдаре, и пришлось Ковшову буркать это нехорошее «умер». Ему не хотелось говорить об этом с мальчишкой, но тот припирал его вопросами.

— Деда, а что такое смерть? — опять задумчиво спросил Максим.

Ошарашенный Ковшов молчал, палил папиросу. Потом взял маленькую, облепленную песком руку мальчонки и приложил к своей груди.

— Слышишь — тук-тук-тук?

— Слышу.

— Это оно бьется… Сердце! А ну-ка, прижми руку к своей груди. Слышишь?

— Ага! Здорово стучит, будто барабанчик.

— Вот-вот, правильно. Барабан жизни. Как только этот барабан замолчит — значит, все! Конец.

— А потом в землю человека закапывают?

— Да.

— А зачем?

— А человека уже не будет… Вот у тебя гармошка есть. Хорошо, звонко поет. А вытащи-ка из нее все — останется один футляр. А зачем он? В печку его.

— А ты, деда, умрешь? — с тревогой спросил Максим, забираясь к нему на колени и крепко обхватывая за шею, точно дед куда-то хотел уйти, а он его не пускал.

— Я — не-ет, — не совсем уверенно ответил Ковшов, — у меня есть мосты. Я в них буду жить. У меня есть ты. Я в тебе буду жить.

— А я, деда, когда буду старым, как Маршак, тоже умру? — Губы мальчонки вздрагивали, на глаза навертывались слезы. Он еще теснее прижался к Ковшову, готовый вот-вот расплакаться.

Старик проклинал себя в душе за то, что сказал о смерти всех людей, написавших любимые книжки Максима, и вызвал неразрешимые для ребенка вопросы.

— Э-э, брат, у тебя впереди большая-большая жизнь, — наконец заговорили он. — Вот видишь это море? Вот такая и будет у тебя жизнь. Ни конца ей, ни края. А потом появятся у тебя мальчишки, и мы с тобой в них будем жить. Мы с тобой никогда не расстанемся.

— А как у меня появятся мальчишки? — все продолжал размышлять Максим.

— Ты женишься. У тебя будет жена.

— Девочка?

— Да.

— Как рыжая Ирка?

— Может быть, как и она.

— Нет, она вредная, она укусила меня за палец. Лучше пусть моей женой будет Люська. Она всегда дает мне полконфетки.

— Пусть будет Люся, — охотно согласился Ковшов. — Вот как вы поженитесь, так у вас появятся мальчишки. Мы будем с тобой жить в них. — У старика задрожали уголки губ, и он крепче притиснул к себе внука. — Никогда мы с тобой не расстанемся. Слышишь? Нико-гда!

Он посадил Максима на гальку, стал сгребать ее, чтобы отвлечь от этого тяжелого разговора, но Максим снова спросил:

— И тебя не зароют в землю?

— Кого? Меня?! — взревел дед. Он вскочил, поднял тяжелый камень и ухнул его в море. — Видел, какой я?

— Деда у меня сильный! Деда у меня — борец! — тоже вскакивая, завопил Максим.

Ковшов медленно приложил к груди вздрагивающую руку. «Нельзя! Еще нельзя», — приказал он мысленно.

Скоро многие в городке приметили их. Крупный мужчина в мексиканском сомбреро и мальчик в красных трусиках появлялись то в кафе, то на пляже, то в парке, то на улице. Они как будто куда-то все время шли и шли и никак не могли дойти. Они все о чем-то серьезно разговаривали или весело смеялись, как равные.

Они появлялись на озере Рица, в кавказских ущельях, в сухумском обезьяньем питомнике, в море на палубе теплохода, в Новом Афоне на берегах прудов с белыми и черными лебедями. И Ковшов был счастлив оттого, что смог открыть для малыша эту сказку земли, и еще оттого, что он все время был с этим мальчонкой.