И еще две встречи состоялись у Мазина…

Последний народ, поторапливаясь под осуждающими взглядами раздатчиц, дожевывал свои бутерброды, когда вошел он в кафе-закусочную «Аист».

— Пожалуйста, Клавдию Ивановну Сибирькову, — попросил он.

Сибирькова была где-то рядом и слышала просьбу Мазина. Она вышла из-за стойки и с некоторым недоумением посмотрела на незнакомого человека, назвавшего ее по имени и отчеству:

— Вы ко мне?

— К вам. От Скворцова Петра Даниловича.

— Простите, не припоминаю.

— Не мудрено. Пятнадцать лет назад вам с ним дело иметь приходилось. По поводу подруги вашей… Татьяны Гусевой.

— Вот оно что… Это из милиции, да? Майор, Кажется?

— Теперь комиссар, Клавдия Ивановна. Годы-то бегут. И в вашей жизни немало перемен произошло.

Перед Мазиным стояла дама средних лет, заметно следящая за собой, но в пределах, одобряемых общественным мнением, без сомнительных новаций. На лице Сибирьковой, увенчанном высокой короной крашеных волос, лежала печать сдержанности, солидности. Так, видимо, по мнению Клавдии Ивановны, должна была выглядеть женщина ее положения. А может быть, она подражала кому-либо из лиц более значительных, и Мазин подумал, что ему трудно будет заглянуть под эту полюбившуюся Сибирьковой маску и увидеть за ней молодую, разбитную, лишенную самоуважительной солидности Кларку, о которой так неодобрительно отозвался Вилен Иосифович Гусев.

Сибирькова провела пухлыми пальцами По пластиковой поверхности столика, будто проверяла, не запылился ли он. На пальце засветилось массивное обручальное кольцо. Мазин вспомнил: «А сама ребенка незаконного прижила».

— Может быть, ко мне зайдем?

У входа в служебное помещение она пропустила его вперед и, задержавшись на минуту, сказала что-то раздатчице. Сам он тем временем рассматривал вывешенные на стенке обязательства коллектива кафе.

— Все выполняется, — заверила вошедшая Сибирькова.

— Это хорошо, — одобрил Мазин, улыбнувшись. — Так вот, Клавдия Ивановна, зашел у нас с Петром Даниловичем разговор о прошлых временах. Вспомнили и о вас. — Мазин говорил правду, он действительно расспросил комиссара о Сибирьковой. — Петр Данилович, правда, Кларой вас называл…

Сибирькова слегка покраснела:

— Это по молодости. Выдумка была, чтобы красивее…

— Я не в упрек. Я это имя напомнил, чтобы смогли вы получше то время в памяти восстановить, когда дружили с Таней Гусевой.

— Татьяну мне никогда не забыть.

— Большие подруги были?

— Большие.

— Я почувствовал это, когда перечитывал материалы дела, и ваши показания, в частности. Горячо говорили, даже по протоколу чувствуется. Вы тогда мужа Гусевой виновником гибели ее считали?

— Было и такое, да зачем это сейчас? Суд разобрался, бандит Татьяну убил.

— Возможно. Но не найден он, а следовательно, обязаны мы работать, искать. Вот и пришлось еще раз вас побеспокоить.

— Беспокойте, если нужным находите.

Открылась дверь после короткого стука, и вошла раздатчица с подносом, на котором красовался графинчик и закуски в тарелочках. Мазин подождал, пока она поставит все на стол и выйдет.

— Показалось мне, Клавдия Ивановка, противоречивым одно место в ваших показаниях. — Он поднял свой портфель, расстегнул боковую «молнию» и достал папку со страничками голубого когда-то, а теперь серого, невыразительного цвета с пожелтевшими чернильными строчками. — Разрешите прочитать?

— Читайте.

— «Вопрос: Могла ли ревность Гусева носить характер обоснованный?

Ответ: А почему бы и нет? Татьяна — молодая, интересная, на нее многие заглядывались».

Это вы говорили в начале следствия. А вот протокол другой, более поздний:

«Вопрос: Говорила ли вам Гусева, что любит кого-нибудь, близка с другим человеком?

Ответ: Никого у нее не было».

Так записано. И подтверждено вашей подписью.

Мазин положил папку на стол, но Сибирькова смотреть не стала.

— Раз подписано, значит, так и говорила.

— Очевидного противоречия в этих показаниях нет, однако и полной согласованности я не чувствую. В первом случае вы допускаете возможность того, что Гусев ревновал не зря, а во втором — отрицаете это категорически. Или я ошибаюсь?

Сибирькова взяла графинчик, хотела налить в рюмки. И тут Мазин допустил ошибку, прикрыл рюмку ладонью:

— Это, Клавдия Ивановна, лишнее.

Он ждал, что она будет настаивать, но она сразу послушалась, поставила графинчик, даже пробку попробовала, туго ли закрыла, и Мазин понял, что служебная дисциплина на этот раз пользы ему не принесла.