Великая сила и власть были здесь, сила, которая могла сделать человека счастливым или несчастным в зависимости от настроения. Но в церкви эта сила была нейтральна. Здесь царили не счастье и несчастье, здесь царил безмятежный покой.

Служба подошла к концу. Прихожане поднялись со своих мест и начали медленно выходить в центральный проход под прощальные звуки хорала. У последнего ряда скамей возник небольшой затор. Там люди оставляли на полках молитвенники.

Рейне держал перчатку в той же руке, что и молитвенник, и, когда подошла его очередь, поставил красную книжечку на полку. Когда он это делал, то по недосмотру уронил одну перчатку. Он наклонился и поискал на полу, но перчатки там не было. Тогда он выдвинул из ряда книг молитвенник и заглянул в глубь полки. Но перчатки не было и там.

Он пристально вгляделся в пустое место и заметил, что за молитвенниками была не стена, как можно было думать, но деревянная планка, которая не давала книжкам упасть в зиявшую за полкой пропасть.

Следуя внезапному побуждению, Рейне пошарил рукой за планкой и тотчас нашел там перчатку.

Не желая задерживать других прихожан, он быстро отошел в сторону. Остановившись у колонны, он стал ждать. Когда место у полки с молитвенниками опустело, он снова подошел к ней.

Теперь, когда все молитвенники были на месте, пустота за полкой оказалась полностью прикрытой. Рейне вытащил две книжки и сунул руку за планку.

Там тоже оказалась полка, но уже, чем первая, и расположенная ниже ее. Кажется, теперь он понял, в чем было дело.

Полость в стене была старой полкой, расположенной за спинкой последнего ряда скамей. По какой-то причине было решено сделать другую полку, более удобную, а старую полку скрыть за новой. Наполовину, когда полка была пустой, и совершенно, когда ее заполняли молитвенниками. Да, даже когда на нынешней полке не было ничего, старая оставалась почти невидимой, так как в полке было темно, и надо было сильно приглядеться, чтобы обнаружить за ней полость.

Разрешив загадку исчезновения перчатки, Рейне пошел к выходу. Но, сделав несколько шагов, он остановился и вернулся к полке. Вытащив несколько книг, он бросил перчатку в углубление, выждал пару секунд, потом сунул руку за полку и вытащил перчатку обратно. Рейне и сам не понимал, зачем он это делает. Его поступок так напугал его самого, что он, не оглядываясь, поспешил к выходу из церкви.

Выйдя на улицу, он оглянулся на церковные ворота. Покой внутри был нарушен. Могучий зверь зашевелился и царапнул его своей когтистой лапой.

Они сидели на белых пластиковых стульях на узком балконе. На столе горели свечи в керамических подсвечниках.

Наступил сентябрь. Дожди прекратились, сменившись теплыми, солнечными днями. Перед ними внизу расстилался луг, роскошно зеленевший после прошедших дождей. Со стороны темного леса доносился аромат свежей хвои, грибов и осени. В течение всего лета они ни разу не были здесь вдвоем.

Рейне разлил по чашкам кофе из термоса. Ангела взяла с тарелки слоеное пирожное, откусила кусок и принялась сосредоточенно жевать. Кусочек слоеного теста упал ей на свитер, оставив жирное пятно, но она этого даже не заметила.

Потребовалось все его красноречие, чтобы заманить ее на дачу, и еще больше — для того, чтобы заставить ее выйти на балкон, которого она не терпела из-за страха высоты.

Но как бы то ни было, они приехали, и Ангела сидела на балконе. Рейне нравилось это место. Над ними возвышался конек крыши, дверь в темный дом была открыта.

Рейне начал с того, что рассказал Ангеле о письме доктора Перейры. Он показал жене брошюру с фотографиями клиники Святой Агнессы, по которой Ангела скользнула равнодушным взглядом.

— Он требует слишком больших денег, — сказала она, — которых у нас нет, — и принялась за следующее пирожное.

Он ничего не возразил и вместо этого стал рассказывать о Себастьяне, мальчике из парка, мальчике таком милом и красивом, и о его богатых родителях, которые бросали его на случайных девушек и их беспутных дружков. Он передал Ангеле рассказ Беттины о неприятных типах в кованых сапогах, которые бесцеремонно явились в дом родителей Себастьяна и нацарапали свастики на столе.

Ангела продолжала жевать, уставившись на лес пустым, ничего не выражающим взглядом.

— Разве это справедливо? Эти самовлюбленные господа, думающие только о своей карьере и деньгах, имеют чудесного сына, красивого и здорового. А наш сын, Бьярне, не может ни бегать, ни играть, ни есть, как другие дети.

Ангела продолжала пялиться на лес. Куда она смотрит? На улице уже темно, в лесу ничего невидно, как, впрочем, не видно и самого леса. Снизу лицо Ангелы озарялось свечой. Он не был уверен, что она его слушает, но продолжил: