На раскаленные камни шлепнулась первая порция воды из медного мерного ковша, свистнул, зашипел пар, и массажист крикнул:

– Давай, давай, часто и по чуть-чуть…

Каменка запыхала, как отправляющийся в рейс паровоз, а в парной начал разливаться студеный чистый запах мяты, в нестерпимом жаре стало легко и свежо дышать.

– И-и-и-ax! – выдохнул массажист и быстро-быстро провел несколько раз двумя вениками над поверженным ниц Винокуровым. Горящий смерч промчался по парной, ударил нам в лица, разжал бревенчатые стены, свернулся в палящую плеть, и стон острого наслаждения исторгся, как песня!

И загуляли по красному распаренному телу веники, забились, зашлепали в непостижимо быстром и четко размеренном ритме.

– Tax! Та-та-та! Tax! Tax! Та-та-та! Tax! Тра-та-та-та-та! Tax! Tax!..

Я и не заметил, как исчез, выветрился запах мяты и парную залил невыразимо прекрасный аромат свежего хлеба – это брызнули на каменку разбавленным пивом, и хмель и солод забушевали в нас своим волшебным дразнящим благоуханием.

– Та-та-та! Tax! Tax! Тра-та-та-та!..

Белокурый массажист с лицом сосредоточенным и бессмысленным, как у царского рынды, закончил процедуру на каком-то невероятном фортиссимо, и руки его бессильно опали вдоль мускулистого гибкого тела. Маэстро с блеском завершил сольное выступление, это был настоящий виртуоз разминания утомленных человеческих членов. Я смотрел на него с искренним восхищением: любое яркое профессиональное мастерство вызывает у меня почтение, как у всякого ротозея, чье жизненное призвание – учиться.

Хорошо, что в мире живут люди, которые умеют учить.

Винокуров перевалился в сладкой истоме на правый бок, его туловище было цвета омара. Вообще-то я омара не только не ел, но и не видел, но, судя по книгам, у этого деликатесного океанского таракана на столе должен был быть такой вот изысканно дорогой пунцовый цвет. А в том, что сам Эдуард Николаевич – деликатесно-барственный, я уже нисколько не сомневался. Его можно было показывать за деньги – прекрасный символ преуспеяния и власти над людскими душами.

Он оперся щекой на ладонь, и в этой мускулисто расслабленной позе нежащегося в термах проконсула была приветливая снисходительность к нам – второстепенным зевакам с нижних полок. Обвел взглядом парную, задержался на мне взглядом на миг и сказал вдруг с радушной улыбкой:

– Борис Васильевич, что же вы сюда, наверх, не поднимаетесь?..

Признаюсь, я сначала оторопел. То, что я легко опознал в бане Винокурова, было довольно естественным – я вдоволь налюбовался фотографиями в кабинете. Но я-то никогда не фотографировался в обществе эстрадных звезд и хоккейных чемпионов! И не очень припоминалось, чтобы мы когда-либо раньше встречались…

Винокуров широко улыбнулся:

– Да не удивляйтесь, Борис Васильевич, мы с вами, к сожалению, раньше действительно не были знакомы. Но мы живем в маленьком городке, а здесь человек спит – молва бежит…

– Ну, не такой уж маленький у нас городок… – заметил я выжидательно.

– А вот в этом вы меня не убедите! – махнул рукой Винокуров и снова лучезарно засмеялся: – Населенный пункт, где меньше миллиона едоков, – не город, а кирпичная деревня…

– У вас непривычная для меня статистика, – сказал я и, завернувшись в раскаленную простыню, сел на ступеньку выше.

– Это естественно, – пожал плечами Винокуров. – У каждого человека, занятого большим делом, свои мерки. Только у лентяев, дураков и демагогов в работе универсальные стандарты, потому что или дела не знают, или знать не хотят…

– Больно круто прихватываете, – решился я возразить. – Мне кажется, что такие стандарты, как трудолюбие, честность, талант, пока еще в любом деле никому не помешали…

Винокуров быстро окунул голову в шайку с ледяной водой и мятой, громко, со вкусом фыркнул, решительно оборвал:

– Это разговор для бедных, это лозунги. Большое дело требует от человека абсолютного знания предмета, решительности разведчика, скрупулезности часовщика и вдохновенной самоотдачи коллекционера. Вот эталонный набор деловых качеств крупного руководителя.

– Понятно, – кивнул я, вытер струями бегущий по лицу пот и подумал, что на скрижалях этого ресторанного пророка охотно расписался бы прокурор Шатохин.

Лично у меня были еще кое-какие соображения насчет свойств и качеств руководителя, но мне выступать с ними было бы довольно странно, ибо во всей обозримой перспективе никто не собирался делать меня даже маленьким начальником. Мoe жизненное амплуа – добросовестный исполнитель. Можно утешить себя соображением, что это тоже важная человеческая функция, что без таких людей все эталонные руководители повисают над землей в некотором отрыве от реальной жизни. Но это утешение выглядит не очень-то убедительно, ибо о нем знаю только я. Приди мне в голову нелепая мысль поделиться подобной идеей с Шатохиным, надумай я сказать ему, что без меня он как без рук и висит, бедняга, между небом и землей руководящей жертвой левитации, Шатохин живот бы надорвал от хохота.

– А у вас, Эдуард Николаевич, большое дело? – спросил я простовато.

– У меня? – коротко задумался он, сбросил ловким прыжком с полки свое тренированное те-ло. – К сожалению, пока среднее… – И обезоруживающе искренне засмеялся: – Бодливой корове Бог рогов не дает… Пока не дает… В том смысле, что не подросли пока рожки мои… В масштабах города, конечно, наше предприятие одно из ведущих… Но меня провинциальные масштабы не устраивают… Соревноваться не с кем, а мне простор, возможности нужны…