— О наших что-нибудь слышно?

— Костя Серов стал Героем Советского Союза. Представляешь? А вроде ничем не выделялся.

Я кивнул, соглашаясь с Леной, и едва не ляпнул, что меня тоже представили к Герою. Вернее, представляли. Но уже прошло столько месяцев. Мало ли кого в горячке представляют. Хорошо, если один из десяти получает Звезду.

— Про Адика Закутного ничего не слышно? Ведь ты с ним в одной части воевал.

Я ответил, что наш однокурсник пропал без вести. Мы действительно выходили с Адиком Закутным, моим товарищем, из окружения. А затем пути разошлись. В одном из сел Брянской области он встретил красивую девушку. Вроде как женился и остался в ее семье. В общем, дезертировал.

Но это была моя личная тайна, которой я ни с кем не делился. Когда вышли к своим, рядового Закутного зачислили в списки как без вести пропавшего. Он не любил свое прежнее имя Адик (Адольф) и сменил его перед войной на Павел. Хотел быть похожим на Павла Корчагина. Только натуру не сменишь. Из окружения вышла десятая часть батальона, а Закутный всегда умел выбрать выгодный вариант.

— Игорь Волошин погиб, — грустно сказала Лена и перечислила еще несколько фамилий. — А помнишь Петю Маленького? Смешного такого мальчишку. Он в шароварах из деревни приехал. Над ним все еще смеялись.

— Над моими кирзовыми ботинками тоже смеялись, — резко отозвался я. — А Петю в сорок первом убили. Пулей с немецкого самолета. Он стрелял по ним из винтовки.

— Не злись, — Лена сжала мои руки своими маленькими ладошками в белых вязаных варежках. — Я никого не хотела обидеть. Господи, мы же были тогда детьми! Мне жаль Петю и всех остальных. Дай бог, чтобы Адик уцелел, хотя вряд ли. Три с половиной года прошло.

— Такие, как Адик, может, и выжили. Они это умеют.

— Ты что-то про него знаешь?

— Ничего я не знаю! Хватит об этом. Завтра мы собираемся отметить мой приезд. Приходи часам к пяти.

— Конечно, приду.

Чего скрывать? Лена сразу произвела на меня впечатление как женщина. К тому же свободная, разведенная с прежним мужем. Сейчас я постоянно думал о ней. Наши отношения строились долго и запутанно. Легкий флирт в институте, затем стал получать на фронте от нее письма.

Потом Лена вышла замуж, развелась. И вот эта встреча. Ладно, как будет, так и будет.

Вечер прошел весело. За меня поднимали тосты, называли героем. Я танцевал с Леной, другими девушками. В компании был мой приятель Женя Харламов. Когда выходили курить, он коротко рассказал свою историю, типичную для многих фронтовиков. Окончил пехотное училище в Горьком. Через три недели после прибытия на фронт был ранен осколком в ступню. Началось осложнение, сначала отрезали ступню, потом еще две операции. Половину голени ампутировали.

— Какие планы были! — закуривая очередную папиросу, возбужденно говорил Харламов. — Училище на «отлично» закончил, присвоили сразу «лейтенанта». Из всего выпуска лишь три человека «лейтенанта» получили. Предлагали преподавателем остаться. Отказался. Как же, героем хотел стать, комбатом! А получился обрубок.

Он хлопнул по военным бриджам, заколотым возле колена на булавку.

— Восемь месяцев по госпиталям мыкался. А поселок, под которым меня ранили, называется Мокрое. Не Орел, не Курск, а какое-то засранное Мокрое.

Харламов слишком возбудился, и я перебил его: —Ты не истерику собираешься устроить? Подумаешь, полноги он потерял. А такого не успел повидать, когда из роты после атаки два танка из десяти остаются? Если время есть, дождешься, пока танк остынет, и отскребаешь лопатой от брони сгоревшие останки. Разложишь их в четыре шинели, добавишь для веса обгорелые сапоги или золы. Так и зарывали.

— Извини, — оправдывался Женя. — Понимаю, ты всю войну прошел, а меня через неделю стукнули. Я ни одного немца не успел застрелить.

— Считай, что другие за тебя рассчитались.

Получилось так, что на протяжении тех недель, которые я проведу дома, почти каждый день буду общаться с Женей Харламовым. Мы станем близкими друзьями. А в тот вечер я уделял больше внимания Лене Батуриной. В облегающем платье, с красивой прической и белокурыми локонами, она, словно магнит, притягивала к себе. Мы танцевали с ней, и мама в перерывах шептала мне, что другие девушки обижаются.

Я уступил ей и для приличия пригласил потанцевать еще двоих-троих девушек, говорил им комплименты, рассеянно отвечал на вопросы, смеялся и ловил взглядом Лену. Потом пошел провожать. По дороге мы несколько раз останавливались и принимались целоваться. До ее дома добирались не меньше часа, а затем еще столько же обнимались и прощались. Я не заметил, как расстегнул на ней шубку и платье, ощущая под скользким шелком теплую женскую кожу.

— Все! — слегка оттолкнула меня Лена. — Так можно сойти с ума. Я же не засну, а завтра рано вставать.

— Когда встретимся?

— Ну, дня через два…

Она дразнила меня. Это была совсем не та Лена Батурина, которая в сорок втором году писала мне комсомольские письма с пожеланием бить врага и помнить о боевых подругах. Мы встретились с ней на следующий день. Она выбрала время, когда, кроме нас, в квартире никого не было. Я принес с собой портвейна. Мы выпили по несколько рюмок, все валилось у меня из рук. Тогда я обнял Лену. Мы торопливо раздевались, и я пробыл у однокурсницы до вечера. На выходе столкнулся с ее матерью, которая, улыбаясь, пригласила меня пить чай.