– Вот огурчики. Помидорчики. Здесь пирожки, здесь котлеты. Здесь курица… Вот в бутылке вишневый компот, если Димочка пить в дороге захочет…

– Мама, я не пущу! – вдруг заревела Лена в голос и попыталась поймать Димку за руку. – Димочка, останься!

– Я хочу домой! – изо всех сил завопил тот.

Лена заметалась между матерью и будущей свекровью.

– Мама! Валерий сказал, чтобы мы его дожидались! Мы, может, еще к морю поедем! – Мать и свекровь опустили глаза. – Ну хоть вы-то скажите! Валерий нас любит! – не зная, куда еще обратиться, кинулась Лена к Валериному отцу.

– Какое там море, уж август к концу! – неловко отворачиваясь, пробормотал тот.

– Димка, не уезжай! Не уезжай! – закричала вдруг Лена. Мальчик, уже одетый, спрятался за деда.

– Не надо его пугать, – Ленина мать обняла ее.

– Ну, люди добрые, спасибо вам за все! – по-деловому Валерина мать осматривалась кругом, все ли взято и ничего ли не забыто. – Присядем на дорожку!

Лена искала все Димку взглядом, но Димка с хитрой улыбкой прятался от нее и даже хотел превратить все в игру. То наскакивал несколькими шагами на Лену, то отступал. И взвизгивал – вдруг его схватят?

– Спасибо вам! – сердечно поклонился Лениной матери Валерин отец. – И тебе, доченька, спасибо! Пора нам. Прощайте!

– До осени, Димка! – Она присела перед мальчишкой на корточки и вытирала мокрые щеки. – Увидимся с тобой! Ты уже в школу сюда приедешь… Приезжай скорей! – И Димка, по-деловому напялив свой рюкзачок, вышел первым на лестничную клетку.

– Как же вы поедете, когда набралось столько вещей! Мы сейчас вас проводим! Леночка, одевайся! – сказала деловито Ленина мать.

– А мы объявление у вас на входе в подъезд сорвали и такси уже вызвали, пока вы там на кухне заняты были! – все так же смущаясь, пояснил Валерин отец.

– Какая оперативность! – вдруг тихо, но с горькой иронией сказала Лена. – Позвольте хоть до машины вас проводить.

– Не обижайся, доченька! Вот понеси-ка сумку! – сунула Лене в руки свекровь чуть ли не самый тяжелый баул, и вся нагруженная компания выкатилась на улицу встречать такси.

На прощание уже усевшийся между бабушкой и дедом Димка все-таки позволил Лене, сунувшейся в машину, себя поцеловать, и отъезжая, махнул сквозь стекло рукой. Этих знаков внимания в сгустившейся уже августовской темноте Лена не заметила. Вернулись они с матерью домой в полном молчании.

– Есть будешь? – Мама, бледная от усталости, села в комнате на первый попавшийся стул. Лена окинула взглядом свое знакомое до малейшей мелочи разгромленное жилье.

– Прости, мама, – сказала она и подобрала с пола обрывки веревки.

– Если не будешь, давай тогда спать.

Мать улеглась, бросив на кухне грязную посуду. Лена немного походила, все прибрала, помыла и ушла в ванную. И если бы кто-нибудь стал прислушиваться снаружи к току бегущей из душа воды, то, несомненно, разобрал бы короткое, емкое слово «предатель!». Но, собственно, к кому это слово относилось, без дополнительных вопросов понять было невозможно.

Мне самой эти осетинские события, в принципе, оказались до лампочки. Конечно, неприятно было сознавать, что в глазах цивилизованного мира мы опять представали какими-то дикарями, которые все время попадают в странные, сложные, двусмысленные истории. Однако даже под пыткой, сейчас, в моем интересном положении, я не стала бы влезать в детальное изучение этого вопроса. Кто прав, кто виноват, в контексте осетинской войны волновало меня мало. И даже мнение «цивилизованного» мира не могло изменить состояние моего тела. Я была уже не то что беременна – я была уже на сносях. И этим все было сказано. Я изучала специальные сайты, общалась в Интернете с такими же, как я, «девушками» и, должна сказать, находила в этом определенный интерес.

Совершенно неожиданно на работе меня повысили в должности. По этому поводу я должна была быть благодарна в первую очередь Лене. Как я потом узнала, сделать маленьким начальничком над всеми нами должны были ее, но она как раз в это время взяла дополнительный отпуск по личным обстоятельствам, а когда ее стали спрашивать обо мне, сказала, что я – отличный работник. О моей беременности французскому начальству она умолчала. А нашим было все по фигу. Назначили, уволили – можно было найти много новых претендентов. Мне прибавили зарплату, я чувствовала себя неплохо и стала находить в работе еще один интерес.

Лена же, напротив, выглядела очень неважно. Я видела, что ее что-то сильно тяготило. Но она теперь не особенно раскрывалась передо мной, да и встречаться нам с ней где-либо, кроме работы, было некогда. Но, насколько я понимала, не только физическая усталость тяготила Лену. Я как-то раз было попробовала заикнуться при ней о Париже, но она посмотрела на меня так мрачно и так умоляюще, что я пообещала себе больше в эти воспоминания при ней не вдаваться.

Но вдруг в один из не очень веселых для нее августовских дней (погода как раз испортилась – после небывалой жары пошли дожди) Лена позвонила мне и пригласила посидеть в кафе. Я обрадовалась этому приглашению. Не знаю, как Лена, а я-то как раз все время вспоминала Париж. Я скучала по нему. И снова много бы отдала, чтобы посидеть на той самой заветной скамейке возле Нотр-Дам. Однако приходилось зарабатывать деньги.