Может, обойдется, подумал Бабаев и выкрикнул:

– Хватит, уртаки! Выстрелами обменялись, честь восстановлена… Довольны? Мир?

– Какой мир? – рявкнул в ответ Волкодав. – Какой еще мир? С голубыми жопами никакого мира! Я этому гомозеку матку выверну! Я его в асфальт утрамбую, вошь геморройную! Задницу прострелю!

Он потряс пистолетом, и Бабаев понял: мира, увы, не будет. Ненависть, сжигавшая огрызка, имела ясный источник – Игорь Петрович был другим. Не в смысле его сексуальных пристрастий, оказавшихся вполне нормальными, а по причине более глубокой, укоренившейся в сознании за много лет советской власти. Кто любит книги – враг! Кто странного желает – враг! Кто носит необычную одежду, шляпу и очки – тоже враг! Интеллигент, тайный подлый враг трудящихся, не класс, а мелкобуржуазная прослойка! Взять за глотку мозолистой рукой и давить его, гада, давить! К станку его, в горячий цех, на самую вредную химию, которую он же и придумал! Ну, не на химию, так на овощную базу и в колхоз… профессоров, студентов, инженеров, а заодно – эльфов и книжников… Всех, кто мечтает, всех, кто учится и учит! На гнилую картошку и тухлую капусту!

Но время колхозов и баз прошло, и это очень обижало Волкодава.

Под присмотром Красильникова Бабаев зарядил пистолеты. Отдавая оружие Игорю Петровичу, шепнул:

– Молодец, уртак! Все верно делаешь!

Его дуэлянт лишь головой помотал – кажется, он находился в прострации. Однако не бледнел и на ногах стоял твердо.

Вновь промерили дистанцию в пятнадцать шагов, Красильников подобрал свою перчатку, а Бабаев оглядел окрестности. Ни вида бандитского, на запаха… Может, на сегодня в покое оставили, а может, устрашились… С броневиками без артиллерии не повоюешь!

– Готовы? – спросил Красильников, и оба поединщика кивнули. Игорь Петрович выглядел сосредоточенным, а по лицу Волкодава бродила неприятная ухмылка. Сущий злодей, решил Бабаев.

Перчатка снова полетела в снег, и едва она коснулась укутавшего землю белого покрова, как грянули два выстрела. Бабаев с ужасом увидел, как по накидке Игоря Петровича расплывается кровавое пятно. Эльф, тем не менее, не падал, а стоял вполне уверенно, только морщился от боли. Ранен в плечо, догадался Бабаев и перевел взгляд на Волкодава.

Огрызок, раскинув руки, лежал на мерзлой земле, уставившись в затянутое облаками небо. Прошел миг первого ошеломления, и все двинулись к нему: побежал Калитин со своим чемоданчиком, вынырнули из-за деревьев Лена Вересова и Гутытку, бросились к лежащему Игорь Петрович, Бабаев и Красильников, а за ними – рослый приятель Волкодава. Лишь Мурашкин остался на месте, целился камерой и снимал, снимал…

– Мертв, – произнес Калитин, склонившись над остывающим телом. – Горло пробито и основание черепа… Нужно труповозку вызывать, в морг вести.

– Ясени Лориэна! – в панике воскликнул Игорь Петрович. – Я его убил!

– Похоже на то, уртак, – отозвался Бабаев, наморщил лоб и прочитал на арабском строки из Корана: – Аллаху принадлежит то, что в небесах, и то, что на земле; и к Аллаху возвращаются дела. – Подумал секунду и добавил: – Прими, Господь, его грешную душу. Аминь!

– Аминь! – повторил Гутытку за спиной Али Саргоновича. – Верно дед говорил: кто ищет беды на свой тохес, тот ее схлопочет. Предлагал ведь Бабай замириться!

– Что такое тохес? – спросила Вересова.

– Задница, – объяснил Гутытку. – Но теперь и задницы нет, а только покойник.

Калитин, убедившись, что Волкодаву его услуги не нужны, отвел эльфа в сторону, начал бинтовать ему плечо. Игорь Петрович стонал и охал; но, очевидно, не рана его мучила, а чувствительная совесть – не привык он убивать. Появился Мурашкин, велел всем отодвинуться, снял труп крупным планом, забормотал в микрофон, фиксируя время смерти. Остальные угрюмо молчали.

Прошло минут десять, и на дороге взвыла сирена. Черный автомобиль свернул на прогалину, из него вылезли два деловитых санитара, упаковали огрызка в мешок и швырнули в кузов.

– Ничего не изменилось! Ни-че-го! – Борис Иосифович сопровождал каждый слог взмахом руки. – Ну потеряли нескольких ублюдков… Что с того! Другие найдутся!

– Мы не ублюдков потеряли, а темп, – возразил Полуда. – По плану пора уже акции скупать, а мы топчемся на прежнем месте. Почему?

– Потому, что кое-кто пожабился, – произнес Владимир Аронович Желтый, бросив косой взгляд на Сосновского. – Не прав ты, Боря, не прав! Просил этот Бабаев денег, ну так дали бы… сколько бы ему захотелось, столько бы и дали… Все равно эти дурацкие покушения обошлись в хорошую копейку!

– Кто же мог предполагать! – буркнул Сосновский, чувствуя свою вину. – Раньше таких проблем не возникало. Человек либо брал, что дают, либо его паковали в деревянный ящик и в крематорий везли.

– Этого так просто не упакуешь, – заметил Полуда. – Этот джигит нам еще попортит крови! Он же кого не пристукнул, тех начисто блокировал! Наши думаки, с потрохами купленные, денег теперь не берут, боятся! Жизнь, говорят, дороже! Молвишь лишнее слово, а этот амбал за галстук возьмет, на ногу наступит, завопит, что его оскорбили, и пожалуйте бриться! В парк, на этот сраный пятачок! В общем, – продолжал Полуда тоном ниже, – наше влияние на Думу в последний месяц равно нулю. А без ее поддержки ни «Газприм», ни ГТЭБ нам не свалить.