Шрифт:
Вот основные тезисы идейных вождей народничества.
Лавров:
«Перестройка русского общества должна быть совершена не только с целью народного блага, не только для народа, по и посредством народа. Лишь уясняя народу его потребности и подготавливая его к самостоятельной и сознательной деятельности для достижения ясно понятых целей, можно считать себя действительно полезным участником в современной подготовке лучшей будущности России. Лишь тогда, когда течение исторических событий само укажет минуту переворота и готовность к нему народа русского, можно считать себя вправепризвать народ к осуществлению этого переворота. Революций искусственно вызвать нельзя, потому что они суть продукты не личной воли, не деятельности небольшой группы, но целого ряда сложных исторических процессов. Самая попытка вызвать их искусственно едва ли может быть оправдана в глазах того, кто знает, как тяжело ложатся всякие общественные потрясения именно на самое бедное большинство, которое приносит при этом самые значительные жертвы…»
То есть сначала агитация, сначала подготовка, все преждевременное преступно. Но Лавров был убежден, что готовить лучшее будущее смогут только «избранные, критически мыслящие личности». И раньше, чем воспитывать народ, революционеру надо воспитать самого себя.
Однако эту тактику выжидания и надежду на «постепеновщину» зло высмеивал Бакунин. Он говорил:
На просвещенного мужика надеетесь? Думаете постепенно, потихоньку, при помощи всеобщего голосования, при помощи земства и Учредительного собрания привести мужика к революции?.. «Утверждают, что должно прежде всего научить народ, а когда он научится и поймет свои права и обязанности, тогда только можно его бунтовать… Чему же вы станете учить народ? Ни лицу, ни обществу, ни народу нельзя дать того, что в нем уже не существует не только в зародыше, но даже в некоторой степени развития… В русском народе существуют в самых широких размерах те два первых элемента, на которые мы можем указать как на необходимое условие социальной революции: он может похвастаться чрезмерной нищетой, а также и рабством примерным. Страданиям его нет числа, и переносит он их не терпеливо, а с глубоким и страстным отчаянием, выразившимся уже два раза исторически, двумя страшными взрывами: бунтом Стеньки Разина и Пугачевским бунтом… Народ наш глубоко и страстно ненавидит государство, ненавидит всех представителей его, в каком бы виде они перед ним ни являлись. Народ наш явным образом нуждается в помощи. Он находится в таком отчаянном положении, что ничего не стоит поднять любую деревню. Надо поднять вдруг все деревни…»
И Лавров, и Бакунин утверждали, что только революция может освободить народ, дать народу землю, социализм и свободу. Но призыв Бакунина к немедленному действию имел несравненно большую популярность среди молодежи.
Любопытно, что с легкой руки Бакунина разговоры о политическом будущем России считались «плохим тоном». Бакунин видел в революции «хороший и спасительный беспорядок». Он предполагал заменить старый мир другими, новыми, совершенно противоположными формами.
Какими именно?
Вместо четкого ответа Бакунин бросил сердитую реплику: «Всяческие рассуждения об этом туманном будущем преступны, потому что они мешают чистому разрушению».
Конечно, для современного читателя такая постановка вопроса звучит довольно странно. Но не будем забывать, что все это происходило сто лет назад…
Кстати, вернемся к прерванной «беседе» Мышкина и Попова. Вот они тоже заговорили о политике. Послушаем их самих.
Мышкин. Ты помнишь, в ту пору слово «политик» звучало как оскорбление. Честно говоря, я склонился к Бакунину, но вот эта расплывчатость политической программы меня несколько смущала…
Попов. Обычное заблуждение. Сейчас ты кажешься себе умнее, чем был тогда…
Мышкин. Вполне возможно. Однако крайне отрицательное впечатление на всех революционеров произвело «нечаевское дело». На процессе Нечаева я был официальным стенографом. Признаюсь, сам Нечаев мне активно не понравился. Ложь, обман, мистификации против членов собственной организации…
Попов. А не поддался ли ты, официальный стенограф, официальной пропаганде? Ведь правительство изо всех сил пыталось представить Нечаева в роли злодея.
Мышкин. Революцию надо делать чистыми руками. Нечаев скомпрометировал само понятие политической организации.
Попов. Но ведь сумел же Нечаев околдовать старика Бакунина.
Устаешь ходить, устаешь сидеть. Если бы койку не подымали, наверное, лежал бы с утра до вечера. Апатия. Отупение. Заставляешь себя ходить от стены к стене. Считаешь шаги: тысяча шагов, две тысячи… А потом вроде бы всерьез прикидываешь: что, если разбежаться и с размаху в стену — вдруг пробьешь? А что, вполне возможно: встанешь, отряхнешься и пойдешь куда глаза глядят, и никто тебя не остановит… Садишься. Стул железный — не мягкое кресло. Хочется прилечь. Расстелить на полу бушлат, вольготно вытянуться… Может, попробовать? Инструкцией не запрещено… Нельзя: тюремщики ворвутся в камеру и получится, что ты как будто у их ног ползаешь, пощады просишь… Надо сидеть. Тишина ползет от стен, наваливается. Кузнечики-цикады начинают свой звон. По коридору на кошачьих лапах крадутся надзиратели. Попову не постучишь: самое время охоты. Надзиратель, спрятав когти, дышит в глазок, сторожит Мышкина.
…Серые, незаметные, из всех щелей выползают живые существа (мыши или люди?), в группы собираются и на дорогу скатываются. Дорога широкая, лунная, белой лентой меж широких холмов пролегла.
А там, далеко-далеко, в конце дороги, купола храма виднеются, да не божеского храма, а человеческого. Светлый храм розовеет в лучах восходящего солнца. А над бескрайней долиной темная ночь. Белой лентой вьется меж черных холмов лунная дорога, и храм тот, розовато-серебряные хоромы так далеко, что уж не знаешь: то ли он существует на самом деле, то ли мерещится. А дорогу заполняют серые маленькие существа, как мыши, все похожие друг на друга. Да нет, это не мыши, а люди. Всю Россию на дорогу вывели, на крошечные группы разбили, в каждой группе по пять человек, и не отличишь одну «пятерку» от другой. Великое переселение народов. Миллионы «пятерок», вся Россия на дорогу вышла; только дорога длинна и бесконечна, храм с розовато-серебряными крышами далеко, у самого горизонта мерещится. Серые «пятерки» кажутся совсем маленькими, лишь короткий отрезок дороги заполнили. Долгий путь предстоит, дойдут ли?
— Дойдут. Самые достойные доберутся до светлого храма, ибо все заранее учтено и обозначено.
Сидит напротив Мышкина человек с лицом худым, неопределенным. Желтые пальцы папироску мнут. А глаза колючие, сверлящие, завораживающие — как не узнать нечаевские глаза!
— В каждой «пятерке» только один человек настоящий, которому можно довериться. Остальные четверо — хлам. Первого надо обязательно уничтожить: паразит, эксплуататор, дерьмо. Второй — так себе, до полдороги пригодится, потом и его ликвидируем. Зачем тащить ненужный балласт в светлое будущее? Но пока эти подрядчики, баре, околоточные — самый дорогой для нас народ. Чем сильнее они притесняют мужика, тем послушнее мужик нашему революционному слову, Третий в «пятерке» — наш помощник, однако до храма ему не дойти, идейно не закален. Четвертый в «пятерке» близок к нам по убеждению, однако слабостям людским подвластен, не созрел он еще для того, чтоб порвать с семьей, с близкими, с родными, с проклятыми пережитками буржуазной морали. Только пятый достоин жить в храме будущего, ибо он свободен от всех пут прошлого, для него нет ни отца, ни матери, ни «мещанских» понятий добра и зла, есть только великая идея. Только один из пяти может строить новую Россию.