— А ничего играют в этом кабаке, — сказал Свободкин, — профессиональные ребята.

— Да, — затягиваясь, сказал Кранов. — Спросил, как третью пластинку записали, — записали, выйдет в декабре.

— Да, долго что-то, ну это «Мелодия», — развел руками Свободкин, — там очередь среди ансамблей. А у тебя как вторая продалась? — поинтересовался у Кранова.

— По данным гонорарного отдела, расходится хорошо, да и концертов сейчас много, так что с деньгами нормально.

— Слышал группу «Машина-Грузовик», это новое явление на эстраде, далеко пойдут. Песни пишет Андрей Захаревич, резвый мальчик, — затягиваясь, сказал Свободкин. — Играют настоящий рок-н-ролл, звучат хорошо, выступают часто, иногда заключают договор с какой-либо филармонией, песни расходятся в магнитофонных записях, тексты, конечно, очень оригинальны, сильные мальчики. Откуда этот Захаревич, — поинтересовался Свободкин, — родители кто?

— Ты что, не знаешь, кто отец у Захаревича? — И прошептал на ухо, подальше от других курильщиков, стоявших рядом.

— Да ты что? — только и сказал Свободкин. — Ну, это многое объясняет.

— Там вообще не все так просто. Ударник Кавабуке, у него отец японец, представитель японских авиалиний в Восточной Европе и Монголии. Отсюда и классная аппаратура.

Свободкин задумался: выступать открыто против Захаревича после того, как он услышал, что, кто и как, не имело смысла, но злость и зависть еще больше закипели внутри.

— Думаешь, мне это нравится? — спросил Кранов. — Год-два — и таких «Грузовиков» расплодится в Москве и Ленинграде видимо-невидимо.

— Да. А что же делать? — несколько растерянно спросил Свободкин.

— Да не паникуй ты… У тебя в прессе есть кто-нибудь? — гася сигарету, спросил Кранов.

— Ну, найти можно.

— Ну вот и поищи. Я вернусь с гастролей в сентябре, помогу тебе. Статейка-то нужна простая, типа «Кому нужен такой „Грузовик“ на нашей дороге?» или что-то в этом роде. Согласен, самодеятельность, да еще талантливая, нам не нужна. Мы сами разберемся, и слова советские поэты пишут ничуть не хуже какого-то там Захаревича, главное, правильные. Ну, пойдем к Танечке, а то там заждались небось…

Антракт кончился, начались танцы. Пятница. В зале многолюдно. Кроме Громовой какой-то юбилей справляли и стоматологи, ну это в начале зала. Ну и так, разной публики было много. Гуляли от души, и официанты старались вовсю: и стоматологи им нужны были, да и в универмаге «Москва» работали не последние люди.

Статья «Зачем такой „Грузовик“ на нашей дороге?» появилась в «Литературной газете» в конце декабря 1975 года. Злая, необъективная статья была написана в стиле анонимки, письма без подписи. Но подпись была — Александр Иваницкий. Для рядового советского человека все, о чем было написано, выглядело достаточно тревожно: тексты песен с неясным подтекстом и не нашим душком; музыка явно не нашей эстрады — все это транслируется бытовыми магнитофонами и расходится по всей стране, и многие самодеятельные ансамбли слепо подражают сомнительному коллективу, копирующему западную манеру исполнения, забывая о славных традициях отечественной эстрады. И действительно, зачем такой Грузовик на наших славных эстрадных дорогах?

За несколько дней до Нового, 1976 года у московской обувной фабрики «Парижская Коммуна» был юбилей, да плюс еще Новый год. Концерт в Доме культуры был очень солидным, все мастера советской эстрады. Во втором отделении приглашена была и группа «Машина-Грузовик». Первое отделение юбилейного вечера закрывали Шуров и Рыкунин, мастера разговорного жанра, они уходили на антракт под аплодисменты вместительного и уютного зала. За кулисами уже собирались участники «Машины-Грузовика». Андрей Захаревич и бас-гитарист Александр Кусиков обсуждали с баянистом Людмилы Зыкиной, который специально остался послушать «Грузовик», статью в «Литературке». В общем-то, люди искусства к нападкам и злобной критике всегда относились спокойно. Переодеваясь, Шуров и Рыкунин тоже присоединились к обсуждению. Талантливых людей всегда травили.

— Вспомни, Коля, — обращаясь к своему напарнику, сказал Шуров, — как Бернесу досталось в пятьдесят восьмом. «Комсомолка» его просто разгромила. А ведь он был популярным киноактером, певцом, его песни знали миллионы.

Захаревич, подыгрывая себе на гитаре, запел:

— Мы тогда были на гастролях в Красноярске, испугались здорово, ну, думаем, началось, травля на эстраду.

— А что, думаете, на Зыкину не нападали? — спросил баянист, которого все между собой звали Костя. — Только вернулись из Парижа, как в той же «Литературке» такой пасквиль напечатали.

— Да вы, ребятки, не расстраивайтесь, — это уже Рыкунин, переодевшись и смыв грим, присоединился к обсуждению статьи, — кого Бог обидел талантом, всегда завистлив. Вы только начинаете, так вас сразу хотят убрать. Ищите, кому вы мешаете, оглянитесь на другие ансамбли.

— Точно-точно, — подтвердили Шуров и Костя, — а этот Иваницкий — сам большая бездарность. А ведь известно, бездарность с бездарностью всегда договорится. Работайте спокойно, не раскисайте.

— Где уж тут успокоиться, — вздохнул Захаревич.

— Нет, раскисать не надо, — уверенно сказал Костя, — мы все проходили через это. Несправедливо. Обидно. Зыкина, помню, два дня рыдала после той статьи, успокаивали, как могли.

За разговорами не заметили, как кончился антракт. «Машина-Грузовик» пошла на сцену, их выход был встречен бурными аплодисментами. Шуров и Рыкунин, уже в дубленках и шапках (за ними пришла машина, их ждали на другом концерте), все же задержались за кулисами, послушали немного группу — их уже торопили. Все-таки одну песню дослушали. Уже в машине Шуров покачал головой, сказал: