— Ну а крестьян чем взяли? — продолжал допытываться Голубенко.

— Что я вам скажу, господа? — сощурился Басенко. — Мне с мужиком говорить очень нелегко, мужик есть мужик, а я орловский помещик-с. Не понимали мы друг друга раньше, а тем более не понимаем теперь. С мужиками разговаривали делегаты Кожемяченко. У них сразу нашелся общий язык. Ну а немцев-колонистов не надо было упрашивать. У них давно кипело. Ждали искры-с.

— И эту искру высекло ваше высокоблагородие? — язвительно уронил Гарькавый.

— Служба… Виноват-с. Служба и долг. Закон кулачного боя: ежели не я, то вы меня-с…

— Спасибо за откровенность, — сказал Якир. — А теперь еще два вопроса.

— Слушаю.

— Из Плоского вы стремились с вашим почетным конвоем к Балте. Я не верю, что там вас ожидала встреча с другим Кожемяченко. Хотя допускаю, что Кожемяченко не последний изменник, у которого в трудную для нас минуту кишка оказалась тонкой. По вашим документам видно, что вы рвались к Петлюре. Зачем?

— Зачем-с? Посмотрите на карту. Вы хоть скороспелые, а все же стратеги. Рвется к Киеву наш генерал Бредов, стремится туда и пан Петлюра. В одной берлоге двум медведям не бывать, не пановать-с. Киев, как вам известно, называют матерью русских городов. Он никогда не будет столицей самостийников. Это у вас создана республика на республике, а у нас будет одно царство — единая, неделимая Россия…

— Ясно. Второй вопрос: куда вы делись после Раздельной?

— Спасибо вам, господин Якир. Ваш Левензон и тот бешеный Няга требовали моего расстрела, а вы как Христос… Мои люди вас до полусмерти отлупили, вы же исходатайствовали мне прощение-с. Я обещал искупить свою вину. На походе отстал от батальона. Дождался немцев, а потом — на Дон…

— К своим? — уточнил Якир.

— Журавль рвется в небо, а крот в нору-с.

— А куда стремится скорпион? — в упор бросил Голубенке.

На миг беляк потупил взор, потом, впившись горящими глазами в сухощавое лицо комиссара, небрежно ответил:

— Я и так наболтал лишнего.

И хотя задержанный уклонился от прямого ответа, у всех сложилось твердое убеждение, что «землемер» Басенко и есть тот «знаток» Красной Армии, который носит кличку «Скорпион».

Допрос закончился глубокой ночью. Якир, потянувшись, подошел к широко раскрытому окну. В накалившееся за день помещение рвалась освежающая прохлада вместе с пряными запахами благоухающего табака, ночных фиалок, левкоев. Беззаботно стрекотали в кустах жимолости неугомонные сверчки. Тревожно гудели на путях паровозы.

Из головы Ионы Эммануиловича не выходили жаркие прения в губкоме: «С восстанием покончено, но положение края с каждым днем все усложняется. На Николаев — пролетарскую базу юга — надвигается грозная туча деникинских отборных полков. На Черном море, вблизи Одессы, курсирует мощный флот Антанты. К Помошной устремилась разнузданная вольница предателя Махно. Торопится и Деникин. Ему нужны Украина и ее хлеб. Более четверти века не было такого богатого урожая. Стоят на полях и гумнах высокие скирды хлебов: крестьяне не торопятся с молотьбой. А то, что заготовители успели собрать для голодающего севера, едва успевают пропустить через единственную коммуникацию — железную дорогу Одесса — Помошная — Киев. С Плоским, со «Скорпионом» покончено, а другие еще не раскрытые. Агенты генерала Шиллинга пускают в ход и золото, и «идеи», мутят народ не только в селах, но и в Одессе. Тревожные сигналы поступают из сорок седьмой дивизии. Какие-то подозрительные типы шушукаются с командирами расположенных в Одессе полков, а также с командирами батарей, выдвинутых к Люсдорфу для охраны морского побережья. У Вознесенска, Балты, Умани разгуливают петлюровские банды Волынца, Ангела, Заболотного. Одесский губком свернул работу всех учреждений, коммунистов посылает на фронт. Уже созданы три коммунистических отряда. Назначен командующий внутренним фронтом, бывший командарм-9, капитан царской армии, коммунист с 1917 года черноглазый усач Княгницкий».

«Огромная задача возложена и на нас, — продолжал размышлять начдив-45. — Мы в ответе перед партией и высшим командованием за огромный фронт — от Жмеринки до Днестровского лимана. Там румыны, самостийники и корпуса сечевиков. Выгнанные Пилсудским из Галиции, они стали союзниками Петлюры… Наша заветная цель — мировая революция, а сколько препон на тернистом пути к ней?!

За три недели новый начдив успел побывать во всех полках, отрядах, командах. Знает, чего можно потребовать от каждого. А знает ли он человека, командира, бойца? Нет! Иначе не было бы этого бунта, поднятого Батуриным и Кожемяченко».

«То, чем полководец сражается, есть народ, то, чем народ побеждает, есть дух». Эти слова, произнесенные более двух тысяч лет назад древним военачальником, были записаны в потрепанном блокноте начдива.

Еще в прошлом году Якир близко сошелся с одним из командиров китайского батальона Сун Фу-яном, человеком боевым, толковым, назвавшим себя капитаном.

Там, у себя на родине, он будто бы нарушил закон предков и сошелся с женой мандарина. Ему грозила смерть. Удрав к хунхузам, неудачный донжуан с их помощью перебрался затем в Сибирь, где завербовался вместе с другими китайцами на лесоразработки в Бессарабию. В часы отдыха, когда батальон Якира охранял старую тираспольскую крепость, бывший китайский капитан просвещал своего любознательного начальника.

Якир навсегда усвоил древний военный закон: «Не усаживайся сам, если не сели еще твои воины. Не берись за еду сам, если еще не стали есть твои воины. Дели с ними холод и жару. В таком случае твои солдаты непременно отдадут тебе все свои силы».

Учеником реального училища Якир ездил с друзьями в Измаил — город боевой славы русского оружия, улицами которого на штурм придунайской турецкой крепости двигались по приказу Суворова русские полки. Потом уже, будучи комбатом, он в тираспольской библиотеке нашел книжечку с описанием всех двадцати походов и шестидесяти трех сражений Суворова. Из нее он записал в блокнот следующие слова: «Доброе имя должно быть у каждого честного человека. Лично я видел это доброе имя в славе своего Отечества».