Колоссальная по тем временам армия Махно, занимавшая территорию от Апостолова до Кичкаса, шумно отмечала рождественские праздники. Шитая белыми нитками пресловутая хитрость Махно заключалась в том, чтобы, уклоняясь под разными предлогами от активной борьбы с белогвардейцами, очищать театр военных действий для столкновения своих противников. Махно полагал так: чем больше измотают друг друга на последнем, решающем этапе деникинцы и большевики, тем в большем выигрыше останется его анархическая вольница. Махно считал себя искусным дипломатом. Но со своей кулацкой политикой и куцым кругозором хуторянина он так же напоминал Талейрана, как кобчик орла.

Части 46-й дивизии, прикрывая правый фланг 14-й армии, двигаясь от Екатеринослава по обоим берегам Днепра, 4 января 1920 года вышли на линию Ново-Покровка — Александровск. К вечеру того же дня силами бригады Левензона Александровск был освобожден от деникинцев. Левензон двинул авангард бригады дальше на юг, к реке Колке. Он точно выполнил приказ начдива: выставил у Кичкасской переправы крепкую охрану, обязав ее оставаться там до подхода частей бригады Каменского. В это время в освобожденный бригадой город ворвались орды шумных всадников. Назвав себя махновцами, они сообщили, что вскоре сам батько придет в Александровск с двумя полками конницы.

Пока махновские квартирьеры подыскивали для батьки хоромы, Левензон слетал на станцию, связался по железнодорожному телеграфу с Якиром. Начдив приказал комбригу немедленно вернуть авангард бригады в Александровск, кроме того, разместить в городе конный полк Няги, назначить своего начальника гарнизона и своего коменданта.

— Конфликтов с Махно избегайте, — предупредил Якир, — но переправу берегите пуще глаз.

Левензон расположил полки бригады в рабочих окраинах города. Махновцы разместились на центральных улицах, а под штаб заняли гостиницу. Ночью по сонным улицам города, мирно беседуя, расхаживали советские и махновские патрули.

5 января к комбригу Левензону явился Белаш — начальник штаба махновской «армии». Он просил передать Якиру, что «командарм» Махно хотел бы видеть его у себя в штабе в Александровске. Вечером Якир сообщил ответ. Смысл его был таким: повстанческая армия обязана неукоснительно выполнять приказы советского командования, боевой приказ для Махно готовится в штабе Уборевича, а он, начдив 45-й, занят срочным делом и в Александровск приехать не может.

В расположении советских полков появились махновские агитаторы. Они затевали горячие дебаты. В дебатах принимали участие и местные рабочие. Махновские демагоги терпели явный провал. Красноармейцы лишь посмеивались над их речами в защиту анархии. Многие агитаторы действовали напрямик — доставали из переметных сум фляги с самогоном, щедро угощали красноармейцев, потом начинали трезвонить о «золотой свободе» в армии Махно и о «старорежимной неволе» в Красной Армии. Убедившись, что их потуги напрасны, они стали выкрикивать свой анархо-босяцкий лозунг: «Бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не побелеют!»

6 января вышедшие из подполья члены большевистского партийного комитета Александровска вместе с большевиками бригады организовали в городе манифестацию. На центральные улицы города вышли тысячи рабочих и членов их семей с красными знаменами и плакатами.

Махновцы попытались было отобрать у демонстрантов плакаты, но им помешали красноармейские патрули. Тогда Махно прибег к одному из своих излюбленных маневров. По городу пронесся слух: «В порту обнаружены склады с деникинским добром!» Вопреки ожиданиям Махно, колонны манифестантов не только не рассыпались, а стали еще более внушительными, собранными. Все же советский комендант послал своего помощника на пристань узнать, в чем дело.

Как оказалось, в одном из пакгаузов махновцы действительно обнаружили кипы английского обмундирования и уже успели подраться из-за добычи.

Помощник советского коменданта, расталкивая пьяных махновцев, подошел к их начальнику, стоявшему к нему спиной, положил ему на плечо руку. Тот круто повернулся, полный возмущения, поправил на глазу черную повязку и вдруг в недоумении широко раскрыл рот.

— Трехсот тридцати трех святителей барбос! — закричал Гайдук. — Жив, Свирид! Видно, ты крепко пришвартовался до причала Махно! Уже в начальниках ходишь. Ну здорово, друг!

— Здорово, Ионул. Как видишь, пока ни пуля меня не свалила, ни вошь не взяла. А ты как? — пытливо рассматривая земляка единственным глазом, спросил Халупа.

— Да так… — неопределенно ответил Гайдук. — Жалко, не встретил тебя в бою. А зараз, понимаю, руки коротки. Промеж нас не то союз, не то перемирие.

Из-за галдежа в пакгаузе Халупа не расслышал ответа Гайдука. Выхватив клинок и грозно размахивая им, он стал выгонять махновцев на улицу. Не без труда справившись с этим делом, усталый, опустился на тюк. Гайдук сел рядом. Халупа достал из кармана коробку трофейного кэпстена, протянул ее земляку. Закурили.

— Вот тут хапали робу наши хлопцы, — начал Халупа. — Думаешь, нужда? Нет. Что схватили — в торбу и в тачанку, а сами в обносках ходят. А тебе, Иона, не нужно? Возьми шинелку, хоч две, хоч три, хоч всю кипу…

— Мне очень нужно, — ответил Гайдук. — Я возьму не одну кипу, а все.

— Ну, это шалишь, — махнул рукой Халупа. — Помнишь, как ты делил сало на хуторе возле Цебрикова? «Шмот мне, шмот тебе». Так и я поступлю: кипа нам, кипа вам. И не обижайся, земляк. Такая установка батьки! Он коммунистов не очень милует, а до красноармейцев всей душой. Тебе, Иона, я вижу, шинелка не нужна. Твоя, как и моя, первый сорт, охвицерская. Сейчас все обозники в английских шинелях ходют. А в таких, как наши, только боевики.