Ветерок, выметнувшийся из погляда одновременно с щелчками арбалетов, понял, что не успевает, и заорал:

— Ко-о-от! Его-о-о!!!

Ошую щелкнуло, и болт с войлочной подушечкой вместо наконечника тюкнул мечника в затылок…

— Кровь от крови твоей, Бастарз!!! — облегченно пробормотал десятник, добежал до все еще не понимающего, что происходит, «вершины» и ударом ноги опрокинул его наземь. Потом поймал его за запястье, отработанным движением заставил перевернуться на живот, зажал завернутую за спину руку коленом и выдернул у себя из-за пазухи деревянную распорку.

«Телок», уткнувшийся носом в землю, запоздало рванулся, что-то заорал — и Нивер, рванув его за волосы, всадил распорку в раззявленный рот. И улыбнулся: теперь монах при всем желании не мог откусить себе язык…

Через мгновение одесную раздался короткий рык Филина:

— Подранок — мой… Взял!!!

Жестами приказав остальным поглядывать по сторонам, Ветерок поймал брошенную Румором веревку, быстренько связал пленника, потом перевернул его на спину и легонечко встряхнул:

— Слышь, «телок», как тебя зовут?

Монах что-то промычал и отрицательно мотнул головой — мол, не скажу.

Десятник поскреб бородку, нехорошо ухмыльнулся, вытащил из ножен кинжал, смахнул пленному кончик носа и небрежно зашвырнул кровоточащий кусок плоти в ближайшие кусты:

— Мне приказали доставить тебя в Аверон живым и способным говорить. Вот я и доставлю. Но… либо целым и почти здоровым, либо обрубком, у которого шевелится только язык… Поэтому упорствовать и запираться я бы тебе не советовал. Усек?

Пленный, с ужасом пялящийся на то, что осталось от его носа, затряс головой:

— А-а!!!

— Молодец! Тогда скажи мне, как тебя зовут?

Монах захлопал ресницами, зажмурился и промычал:

— О-о-о-и-и-им…

— Олим? Корим? Оноким?

— О’и-им!

— Годрим, что ли? — уточнил Ветерок.

— А-а…

— Ну, наконец-то…

Услышав голос мэтра Регмара, интересующегося моим самочувствием, я с трудом открыла слипающиеся глаза и вдруг поняла, что второе утро во дворце ничем не отличается от первого. И если появление лекаря сразу после меросса могло быть случайностью, то мое пробуждение чуть ли не в обед, да еще и с головной болью, выглядело как-то уж слишком странно: я всегда просыпалась с рассветом, даже если ложилась далеко за полночь. И лиственей до десяти, врываясь в спальню матери, чуть ли не каждое утро слышала одну и ту же фразу:

— Ну что же тебе не спится-то в такую рань, а?

«Солнышко я! Ясное…» — мысленно повторила я за собой-ребенком. Потом зажмурилась, чтобы не заплакать, и угрюмо добавила:

— Только вот нести Свет уже некому…

Нахлынувшие воспоминания о безоблачном детстве оборвали мне душу и на некоторое время разогнали муть, мешавшую думать.

Тем временем лекарь, так и не дождавшийся моего ответа, решил пообщаться с Эрной:

— Отвар ее милости давали?

— Да! Половину кубка. Сразу после пробуждения…

— Хм… Странно…

«Странно?» — мысленно повторила я и с трудом вспомнила, что позавчера, оставляя отвар от головной боли, мэтр Регмар предупредил моих служанок, что у меня с утра будет болеть голова!

Услышав скрежет моих зубов, лекарь пододвинулся поближе и встревоженно спросил:

— Все еще болит, леди?

— Нет. Уже не болит… — отрывисто ответила я и криво усмехнулась: — Скажите, мэтр, что за дрянью вы меня поите по вечерам?

— Дрянью? Я? — довольно правдоподобно удивился он. — Что вы имеете в виду?

Меня затрясло от бешенства:

— Я сплю до часа оленя, просыпаюсь с дикой головной болью и целый день хожу как пришибленная!

— Ну-у-у… после всего того, что вам пришлось пережить, это нормально…

Слушать заведомую ложь у меня не было никакого желания, поэтому я выпростала руку из-под простыни и жестом заставила его заткнуться:

— Нормально? Что ж, тогда при первой же возможности я поделюсь остатками вчерашнего напитка со своим опекуном…

Лекарь побледнел, как полотно, и я, поняв, что мои догадки верны, «задумчиво» пробормотала: