Выхожу из метро «Площадь Восстания». Прохожу сквозь строй раскрашенных девиц. Черные губы, зелено-золотые веки, трехдюймовые ногти. Серебряное напыление на волосах. Красные сапоги со стразами. Колготки в сеточку. Несмотря на прохладу, голые пупы с пирсингом.

Отчетливо слышный шепот:

– Мужчина-а-а-а… Хотите отдохнуть с девушкой?

Я не удерживаюсь от брезгливой гримасы.

Иду дальше.

Рядом со мной шагает молодая женщина. Понимающе вздыхает.

Смотрю на нее. Простое, но изящное драповое пальто. Ботиночки – не новые, но красивые. Короткая стрижка. Шарфик, беретик, самая простая сумка на плече.

Мы встречаемся глазами. Она легонько улыбается и осуждающе косится в сторону размалеванных путан: вот, мол, дрянь какая в нашем прекрасном Питере. Я киваю в ответ.

Она негромко говорит:

– Мужчина, хотите отдохнуть со скромной, интеллигентной девушкой?

Вспомнил историю, рассказанную Аллой (Алисой Григорьевной) Нагибиной. Дело было в конце семидесятых. Нагибин жил барином: всегда на даче, картины-камины, гости-приемы и все такое. Но по продуктовой части в стране становилось все слабже и слабже, и он это непосредственно ощущал. Раздобыть для гостей что-нибудь вкусное и деликатесное данному писателю было негде. Хотя он был всенародно знаменит и очень богат.

Книги Нагибина раскупались моментально. На его повести, опубликованные в журналах, читатели библиотек записывались в очередь. А богат он был потому, что писал сценарии. «Председатель», «Директор», «Чайковский», «Красная палатка», «Дерсу Узала». Три последних – большие международные проекты. Он был, пожалуй, единственным советским сценаристом, к которому в те годы обращались зарубежные продюсеры. Были еще отличные фильмы «Самый медленный поезд» и «Ночной гость» (там роскошный Смоктуновский) и проч., и проч. Успешные сценарии – это огромные деньги по тогдашним масштабам.

Но он был фрондером. Как-то на собрании в Союзе писателей его с трибуны патетически спросили:

«С кем вы, Юрий Маркович?» Дивно звучит, правда? Он не был членом партии и уж подавно не был секретарем правления союза. Поэтому никакому специальному снабжению не подлежал.

Итак, Алису Григорьевну познакомили с директрисой какого-то большого гастронома. Начинают договариваться – вы мне раз в неделю набор таких-то продуктов, а я вам сколько за это должна?

– Мне деньги не нужны, – сказала директриса гастронома. – У меня денег не меньше, чем у вас, вы уж извините.

– А что же вам нужно? – спросила Алиса Григорьевна. – Что бы вы хотели получить за вашу столь ценную помощь?

– Общаться, – сказала директриса гастронома. – Дружить домами.

– Да, конечно, разумеется, – покивала Алиса Григорьевна.

Но стала ездить на рынок и сама готовить для гостей всякие вкусные и деликатесные штуки.

Такой вот штришок эпохи.

И еще один.

В подмосковном поселке Мозжинка на одинаковых калитках висели однообразные таблички: «Дача академика П.П. Петрова» (фамилия условная). Прогуливаясь по Мозжинке – ибо отдыхал за оврагом в одноименном академическом пансионате, – я спросил у какой-то старушки:

– Скажите, это поселок Академии наук?

Просто так, как бы даже из вежливости.

Мне потом (потому что в тот момент я был смят и уничтожен) вспомнились стихи Пушкина про обвал, а также строки из «Колокола» Шиллера:

Schrecklich ist’s den Leu zu wecken…

и т. д., что в русском переводе Льва Мея звучит, если я правильно помню:

«Ужасно львицы пробужденье,

Ужасней – тигров злой набег,

Но что все ужасы в сравненье

С твоим безумством, человек!»

Бело-розовая кружевная старушка посмотрела не меня взглядом разбуженной львицы и, хрипя, как тысяча тигров, прорычала:

– Не поселок Академии наук, а поселок академиков ! Ххыррр!

Почувствуйте разницу.

Я рассказывал, как давным-давно мой приятель вез на дачу Вознесенского и как тот горделиво сказал что-то вроде «Запомните, что вы везли Вознесенского». Вместо червонца. И я сразу разлюбил данного поэта. И полюбил Евтушенко. Вот почему.

Примерно 1960 год, лето. Наш поселок. Я бегу по каким-то своим делам. Около меня останавливается машина марки «Москвич 402». То есть первый после того, который как «Опель Кадет».

Молодой человек высовывается и говорит:

– Мальчик, ты здесь живешь? – Я киваю. – Мальчик, ты не знаешь, где живет поэт Павел Антокольский? Это далеко?

– Дядя Павлик? – говорю я. – Знаю. Это недалеко. Это, значит, вперед, потом направо, потом до конца и налево, и там, по левой стороне, как переедете маленькую аллейку, там на углу забор такой из сетки, профессор Авдиев живет, а потом дача Масса Владимир Захарыча, а там уже Антокольский.

– Мальчик, – говорит молодой человек, – а тебе не трудно будет сесть со мной и показать дорогу, а? Раз это недалеко?

– Ладно, – говорю, – поехали.

Едем.

– Да, – говорит молодой человек, – для тебя он дядя Павлик, а для меня – Павел Григорьевич. Он мой учитель. Я, понимаешь ты, молодой поэт. Меня зовут Евгений Евтушенко. Вот я написал новые стихи, и Павел Григорьевич разрешил мне приехать к нему на дачу, почитать ему свои стихи. И я очень волнуюсь.

Я, наверное, хихикнул.

– Да, – сказал Евгений Евтушенко. – Тебе смешно. Такой здоровый парнище, а волнуется. А вот у меня, честно, поджилки трясутся.

Мы подъехали. Я сказал:

– Что вы! Дядя Павлик добрый. Ему ваши стихи понравятся, вот увидите!

Молодой поэт Евгений Евтушенко серьезно ответил:

– Ну, спасибо.