— Конечно, учитель, — ответил Джафар на том же наречии. — Я не очень самоуверен, но вас понимаю очень хорошо.

— Смотри-ка, — хмыкнул мулла и проговорил начало фразы одной из сур Корана: — “Разве Я не говорил вам, что знаю сокровенное...”

— “...на небесах и земле, знаю, что вы делаете явно и что вы утаиваете?” — подхватил Джафар.

Мулла Бахани пожевал губами, рассматривая его, и, казалось, сейчас настроение его переменится и он скажет нечто такое, что выходит за рамки, очерченные темой базара и бараньего задка. Но в конце концов только недовольно махнул рукой, подводя разговору черту, и, недовольно бормоча что-то себе под нос, понес свое необъятное пузо к выходу.

Поглядев ему вслед и обескураженно почесав в затылке, Джафар тоже вышел и сел на лошадь.

— Поехали.

— Куда?

— Для начала в какой-нибудь караван-сарай.

— В караван-сарае будем жить? — ужаснулся Муслим.

— Нет. Просто попьем чаю, отдохнем. Потом ты поедешь на базар...

— Зачем?

— Продашь лошадей.

— Продать лошадей?!

Джафар посмотрел на него и поправился:

— Ну хорошо, только свою продашь.

— Продать мою лошадь? Да вы что, хозяин!

— Сам посуди, зачем нам две лошади? Кормить попусту. А когда соберемся домой, подыщем тебе какую-нибудь другую клячу, — рассудил Джафар.

— Вот тебе раз — клячу, — обиделся Муслим. — Большой Хаким мне приличную лошадь дал, а вы теперь говорите — клячу! А спросит он потом где хорошая лошадь?! Что я скажу?

— Не твоя забота, я сам объясню.

— А как мы на одной ездить будем — кто впереди, кто сзади?! Если я в седло сяду, вы на крупе не удержитесь, а если вы в седло, тогда...

— Заткнись! — крикнул Джафар. — И слушай. Потом купишь хорошей баранины. Задок. И чтоб жирный был. Еще белой индийской пшеницы возьми, моркови и лука.

— Сколько?

— Ну, по полмешка, что ли.

— Ничего себе. Зачем нам все это, хозяин? — опять удивился Муслим. — Если пировать, так я обратно поскачу, у меня в Панджруде хороший бубен остался.

— Отвезешь в квартал Швейников, в дом муллы Бахани, — продолжал Джафар, уже не обращая на него внимания.

— Мулла Бахани! — просветлел Муслим. — Так бы сразу и сказали. Жить у него будем?

— Нет, жить будем не у него, — вздохнул Джафар.

— Разве мулла Бахани к себе не звал? — изумился Муслим с такой силой искренности, что если бы в этот момент он свидетельствовал в пользу того, что сам является лошадью, на него и впрямь пришлось бы накинуть узду.

— Забудь об этом. Просто отвезешь — и все.

— Как подарок, что ли?

— Как подарок.

— Ничего себе, хозяин. Если каждому встречному по барану покупать, мы с вами скоро по миру пойдем. Мы и так ему много чего привезли. Вон, хурджины у меня как набиты! Мешок сушеного тутовника, мешок муки, два кувшина топленого сала...

— Вот и это все заодно оставишь.

— Да если бы Абусадык...

— Заткнись, Муслим, — хмуро попросил Джафар. — Не знает мулла Бахани никакого Абусадыка. Не помнит он его.

Муслим от неожиданности натянул поводья и остановился.

— Как же вы учиться будете, хозяин?

— За барана с морковью, — хмыкнул Джафар, заворачивая лошадь в широко распахнутые ворота караван-сарая. — За индийскую пшеницу. Что непонятного?

Приглянувшаяся Джафару половина дома имела отдельный вход, состояла из двух комнат, а до медресе было минут пятнадцать неспешного ходу.

Хозяин оказался истый самаркандец — умильноприветливый, радушный, готовый на любую услугу. Однако помещение сдавал как есть — с голыми глиняными полами и стенами, что вынуждало постояльцев самим обзаводиться всем необходимым — подстилками, одеялами, какой-никакой посудишкой, казаном... Должно быть, знал, скопидом, что люди делятся на улиток и тараканов: первые весь свой скарб упрямо таскают с собой, вторые, как приходит время, несутся куда-то, побросав все лишнее. На том, что после очередных жильцов можно будет чем-нибудь добавочно поживиться, и строился расчет, так и выпиравший из бугристого лба умильного арендодателя.

Муслим отчаянно торговался, хватал лошадь под уздцы, намереваясь увести со двора, приводил в свидетели небо, своего хозяина и святого Хызра, воздевал руки и тряс ими, крича: “Да где ж такое видано, Господи!..” — короче говоря, в конце концов столковались.

Джафар не вмешивался, но когда ударили по рукам, заметил недобрую усмешку, на мгновение разрезавшую честный рот его слуги, — и подумал, что когда-нибудь Муслим найдет способ отыграться...

Утром следующего дня он, надев новехонький зеленый чапан и голубую чалму, ушел в медресе. Когда к вечеру вернулся, Муслим готовил ужин — жарил мясо в казане. Казан был отличный — большой медный казан, каким не каждый бай может похвалится: ну просто замечательный казан. В таком и на двоих приготовить не грех, а если нагрянут десятеро, то и тогда каждому достанется от пуза.