Четыре услужливых зэка снесли на носилках нашего больного в черный погреб: рентгеновское отделение в тюремной больнице устроили почему-то в подвале. Уложили на рентгеновский стол. Рентгенолаборант «прицелился» в голову больного, как для снимка черепа. Под местной анестезией проткнул я больному левую сонную артерию, провел в нее как можно далее специальную иглу и, вводя нужное количество контрастного вещества «верографина» шприцом в артерию, крикнул рентгенолаборанту: «Ток!» Аппарат зажужжал и щелкнул. Готово!

На двух снимках получили мы изображение артерий левого полушария мозга. Артерии были грубо смещены с места их нормальной проекции. И (редкая удача!) стали видны сосуды самой опухоли!

Когда мы вернулись в ординаторскую хирургического отделения, там уже собралось лагерное начальство.

– Ну, доктор? Что будем делать с душегубом? – спросил меня чин в погонах полковника.

– Оперировать будем. И чем скорее, тем лучше. Ему уже голову бреют. У больного опухоль левой лобной доли. Опухоль, по всей видимости, – доброкачественная, но грубо смещает мозг. Удивляюсь, почему он до сих пор жив!

– Оперировать… Может выжить?

– Трудно сказать. Чем дольше человек в коме, тем хуже результат. Но случаи такие бывали, и не раз. Большинство – выживает.

– Да не надо, доктор, ему выживать! Ему уже приговор вынесен – расстрелять. Его ходатайство о помиловании – отклонено. Хотя можно и отпустить… Родственники растерзанных им девочек его на куски порвут! Тут такое вокруг зоны творилось, когда его к нам привезли! Случай тяжелый? Так напишите, что операцию он не перенесет, и дело с концом! Пойдем к нам (чин брезгливо окинул взглядом убогую ординаторскую), закусим чем бог послал, выпьем! Ну?!

– Зачем тогда меня вызывали? Решили бы все сами, со своими докторами…

– Со своими докторами мы еще поговорим!

Тут в разговор вмешалась Устинья Федоровна. Здоровая такая бабелина. Раньше она работала у нас в общей хирургии. Потом ушла в «зону» и стала у них главной по медицине (не помню, как она у военных называлась):

– Доктор наш все верно сделал! Вы, Сергей Петрович, забыли, как нас всех, а больше всех – вас, дрючили, когда смертник Аист, коньки отбросил?! Это же ЧП по всему министерству – смерть приговоренного к «вышке» на «зоне»! Вся эта мелкая шелупонь мрет пачками, и хоть бы хны! Пишем, пишем, а ни лекарств, ни оборудования… Но не дай бог «смертнику» умереть – комиссиями замучат!

Начальник скис и стал боком, как краб, выбираться из-за стола. Свита тоже зашевелилась.

В дверях полковник остановился и спросил у меня:

– Думаете, если он поправится, он вам спасибо скажет? Когда его здорового на расстрел поведут? Да проклянет он вас! А проклятия смертников – сбываются. Всего хорошего!

С этими словами начальство удалилось.

– Упыри! – прошипела им вослед Устинья.

И, уже обращаясь к вызвавшему меня доктору, весело сказала:

– А тебе, Аркаша, век не аттестоваться! Не примут тебя в ВВ!

Вместе с Устиньей мы пошли в операционную. Юркий зэк-санитар с повадками наркомана принес бахилы и, бережно поместив в них ножища Устиньи, завязал тесемки на ее щиколотках кокетливыми бантиками.

Я его помощь отверг.

– Ну и зря! – хохотнула Устинья. – Он теперь долго переживать будет и думать, чем это он нам не угодил! Знаешь, как они за свое место держатся?! Языком готовы пол в операционной вылизать! Но больше трех месяцев все равно не удерживаются… Тут такие нравы!

Опухоль удалилась очень прилично. Даже кровь не переливали.

В конце операции Устинья сказала:

– Эта опухоль ведь не один год росла?

– Конечно, не один. Лет пять, а то и более.

– Слушай! Так он, может быть, потому и зверствовал так, что у него опухоль в мозгу была? Лобная доля, и все такое…

– Не знаю. Лобники бывают, чаще всего, или тупые и малообщительные, или эйфоричные и дурашливые. До сих пор не встречал я убийц с опухолями лобных долей. Этот – первый.

– Но все-таки… Адвокатам есть тут за что ухватиться.

– Вам теперь – виднее. А как это делается? Приговор есть, помилование отклонено… Кто будет хлопотать, возиться?

Когда мы после операции пришли в ординаторскую, Генрих уже спал, укрытый казенным стеганым халатом. На столе стояли недопитые бутылки со спиртным.

– Ну что – вздрогнем?! – спросила Устинья.

Генрих тут же открыл глаза, поспешно перешел в положение «сидя» и сказал:

– А как же! Наливай!

Водитель разбудил меня уже у подъезда родного дома.

Лет через пять вызвали меня на консультацию в туберкулезный диспансер.