Но что ми ползова оно отшествие! Да не вдавшу ми ся на море, ветр принесе в землю царицы Калифы, яже мя своими хитростьми такс увязи и моих, до болшим временем, нсже восхотех меня задержа у себя. Но то закоснение не бе мне зело докучьно за красоту оноя царицы, в ней же чюдно цветяше, и за хотение благоволное, неже у неё обретох, яже угодити мне и моим зело прилежа. Последи прилежанием разума своего бысть, да от тое здрав отидох. Но в велице труда моего казни за неё хитрости мои едва отгнати возмогоша.

И понуди мя ветр пройти чрез некое место, бед многих исполнено. Доидох бо того на море, в немже сиренес суть, яже суть велия дивеса морьская в пучине гулят. Суть от пупа вниз всяк образ рыбей имея, се же чюдны гласы чюдным шумом воздают в пении в толь сладце воспевании песней, да небеснаго вознепщуеши превзыти в гласех музичных, да яко беднии плавающие, егда до них дойдут, толикою сластию их пения пленяются, да яко паруси кораблей их спускаются, весла отлагают, от плавания отнюдь воздержащеся. Тако бо пение упояет, да яко бедные, слышаще, всех иных попечении тягости совлекутся, и толико их сладость удручит, да аки себе самых отшод забыв и нести не хотят. Егда в их мысли некий сон найдет, имже отшод уснут, ихже тогда сиренес спящих ощутит, корабли правления кормил оставленых, скоро опрометывают и топят, да яко плавающие в них спяще злым опровержением погружаются. В се бо сиренес впадох, да и спутники мои со мною сущими не обвиются подобным сна заблужением, своими хитростьми мои и их слух тако заткох, да их пения аз и спутники мои не слышаще. Их отнюдь победихом и боле тысящи от них убихом, да яко здрав в них преидох, от бед их иабавлени.

Потом пловущи, несчастный случаи меж сирти принеси и прапрудных мест и зане на 15 стадии поглощение их протязашеся 8. Ту от того морьского поглощения боле половины кораблей многих пожрошася. Темже обещники мои пловущие в них от поглощения онаго морьского опровержением изгибоша. Аз же со другою половиною кораблей моих от того поглощения морьского изсторгеся, в Финикии пловущии доидох, идеже обретох дивная языка мучителя, иже напад на меня и моих болшуго часть мечем погуби, мало остави от них, и вся благая со мной сущая в кораблех взяша у меня. Человецы языка оного и меня изымаша и оставших со мною, в жестокие темницы заключиша. Потом свободиша мя и моих сущих заключеных, ничего ми отдаст от моих вещей. Сего ради в болшои нищете ведохся, обидох поледень, и последи в сию землю пристах, быв нищ и убог, якоже видиши. Се заповедах ти вси случаи свои: и отшед от Трои и в нищету како приидох.

(Печ. по 3-й книге «Чтений» в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских при Московском Университете 1870 года)

Кеннен указал Обоянский уезд, как границу распространения на север древних человекоподобных каменных изображений, называемых в наших южных степях «бабами». Между тем известно, что под Москвою, именно в Кунцеве, в имении, принадлежавшем прежде гг. Нарышкиным, а ныне гг. Солдатенкову и Солодовникову, находится такое же точно каменное изображение. Появление его на столь отдалённом севере объяснялось прихотью барства прошедшего века, хотя, при отсутствии всяких положительных данных, первоначальное место нахождения этой «каменной бабы» в большом отдалении от усадьбы и парка (более чем на версту), в глуши леса, на высоком холме, или мысе, образуемом рекою Москвою, на так называемом «Проклятом Месте», где видны следы какого-то древнего кладбища [4] , могло бы несколько ослабить силу этого убеждения.

Несколько десятков лет эта «каменная баба» Кунцева обращала уже на себя внимание просвещённых русских людей и археологов; но всё это внимание ограничивалось лишь созерцанием древнего идола и упорным сохранением убеждения, что он перевезён сюда с юга России в недавнее время. На том всё и успокаивались, как успокаивались на многом, как успокаивались, например, и на мысли, что случайно найденные под Москвою и раскопанные Чертковым и Нечаевым курганы суть случайные могилы, какие-то «Татарские» курганы, покамест мне, новому в Москве человеку, не пришлось указать, что вся почва Московской губернии покрыта густо этими курганами, и что они не случайные, не Татарские, а курганы предшественников Славян в здешней местности. Так точно и в этом случае: никто, сколько мне известно, не полюбопытствовал доселе дознаться: не сохранилось ли у бывших владельцев Кунцева какого-нибудь письменного сведения, доказывающего, что действительно, по воле одного из их предков, или по какому-либо особенному случаю, издалека притащили сюда эту несчастную «бабу», и нет ли около Москвы других подобных «баб»? Спешу исправить дело, обращаясь ныне от имени науки к бывшим владельцам Кунцева с следующею покорнейшею просьбою: не благоволят ли они разыскать в своём семейном архиве какого-нибудь письменного приказания их предка времени Екатерины II касательно перевозки с юга России «каменной бабы», счёта, или какого-нибудь извещения об её доставке в Кунцево? Одним таким сведением они избавили бы нашу науку от напрасной потери времени, сил и издержек.

Не сомневаясь, что просвещённые Русские Бояре не оставят без внимания этой небольшой просьбы нашей науки, я считаю нелишним заметить, что в окрестностях Москвы найдена ещё одна «каменная баба». Именно, в сельце Зенине (в стороне, следовательно, прямо противоположной Кунцеву), в 21 версте на восток от Москвы, принадлежавшем, кажется, графу Сергею Петровичу Румянцеву, потом… Дивовой, и ныне принадлежащем госпоже Шалапутиной, близ пруда, и где находится памятник графу Сергею Петровичу Румянцеву, на небольшом холмике одиноко стоит себе каменная баба наших южных степей. Приезжающие гулять в Кусково и Зенино, где недавно ещё помещался, замечательный по породистому скоту, скотный двор, имеют обыкновение осматривать, между прочими достопримечательностями сельца Зенина, и каменную бабу, но никто доселе не считал нужным заявить науке об её существовании. Меня известил о ней знаток московских окрестностей, лектор французского языка и литературы при Московском Университете, А. П.Гемилиан, доставивший и предлагаемое при сём изображение её, снятое им карандашом с натуры в 1860 году. Размеры её на этом рисунке не вполне точны, но общее впечатление верно.

Таким образом мы знаем теперь о существовании под Москвою двух «каменных баб», и при подобных открытиях не можем быть уверены, чтобы не нашлось здесь этих «баб» ещё две, три, кроме двух находящихся уже в Москве. В Императорском Обществе Истории и Древностей Российских и в Румянцевском музее, привезённых сюда в 1839 году из Харьковской губернии Вадимом Пассеком, по поручению и при содействии упомянутого Общества. Новое данное, предлагаемое нами в настоящей Заметке, служит, по-видимому, к подтверждению мнения о перевозке каменной бабы в Кунцево в конце XVIII или в начале

XIX столетия. Брат Канцлера, граф Сергей Петрович Румянцев, как любитель древностей и всяких курьёзов, мог перевезти «каменную бабу» в Зенино. Подражая ему, и Нарышкин мог перевезти другую «бабу» к себе в Кунцево. Но в таком случае старики-крестьяне здешних мест помнили бы появление около них чудной «бабы»; между тем, сколько я с 1857 года ни расспрашивал их, сколько ни возбуждал в них воспоминаний касательно диковинной «бабы», не мог, однако, вызвать что-либо путное. «Давно, говорят, было, до нашей памяти». Но спросите их о курганах, они прямо вам скажут: «Это было, когда Литва находила». Следовательно, помнят, быть может, набеги Литвы 1612 года, быть может, XV и XIV века; помнят времена Екатерины II, поскольку они отразились на окрестных местах; до мелочей помнят 1812 год и последующие события, касавшиеся здешних мест. Как бы, кажется, не помнить им появления чудной «бабы» на «Проклятом Месте»? Когда они были мальчишками, часто должны были заглядываться на это новое явление. А между тем они не помнят появления здесь этой «бабы»… Впрочем, быть может, мои расспросы были недостаточно тщательны или неудачны.