— Двадцать баксов.

— Идет.

Весь остаток дня Звягин и Таня бродили по городу. Звягин почти не смотрел вокруг. Взгляд его, казалось, был постоянно направлен на носки собственных ботинок. За время многочасовой прогулки было произнесено всего несколько фраз. В сумерках, уже сидя на траве в Сентрал-парке, Звягин спросил:

— Ну, как тебе первый день в свободной стране?

— Знаешь, Саша, я еще не поняла, что я здесь. Не прочувствовала. А ты?

— А я думаю, что мы должны здесь остаться. Я, во всяком случае, помолодел лет на двадцать… — он подумал секунду, — пять. Хорошо! — Звягин блаженно потянулся. — Нету этого говна вокруг.

— Какого говна, Саша?

— Да всякого. Не в этом даже дело, я еще не могу объяснить… Как-то мне тут спокойно. Знаешь что, вот, наверное, на мне же зона все эти годы висела. Эта штука на всю жизнь, как клеймо. А здесь так себя чувствую, что вроде как и не сидел никогда. И по фене будто никогда не базарил. Здорово. Как младенец!

— Ну да, если бы еще не телекамеры в нашей камере, — неловко пошутила Таня.

— А вот здесь ты не права. Я бы себя, наоборот, неловко чувствовал без этих телекамер. А так, я в своей тарелке, вижу цель, чувствую противника. А они здесь, мне видится, изнеженные, расслабленные. Мы их, Танечка, с тобой обыграем. Если уж в Питере худо-бедно справлялись, то здесь, Бог даст, проживем. Ну сама подумай — не назад же нам лететь к остаткам «мерседеса»? А здесь — смотри, даже хулиганы на улице симпатичные. Матом не ругаются. Уже приятно.

Они поужинали в каком-то ресторанчике. Таня с удивлением наблюдала за мужем: Звягин спокойно, даже вальяжно общался с официантом. Как быстро он превратился в ньюйоркца, словно жил здесь с рождения. Они ели французский луковый суп — впервые в жизни, как и многое за сегодняшний день.

— Сколько я читала про этот луковый суп, — говорила Таня, — мне всегда казалось, что это должна быть гадость страшная, а смотри-ка, вкусная штука!

— Вкусная, да, — соглашался Звягин. — У нас еще много открытий впереди. Признаюсь тебе по секрету, я ведь, к стыду своему, никогда в жизни не ел устриц. А на них вся русская классическая литература стоит. Это надо срочно поправить! Достоевский, Чехов, Куприн… Пора и нам приобщаться к цивилизации, Танечка, пора!

Ночью они словно провалились в мягкую черную яму — сна в самолете оказалось недостаточно, чтобы восстановить силы, которые они изрядно подрастеряли за последние дни. Но к приходу Айвена и Звягин, и Таня были уже на ногах — свежи после утреннего душа, одеты, готовы к действию.

— Кофейку? — предложила Таня.

— Нет, благодарю, — ответил Николаев, украдкой принюхиваясь. «Неужели придется платить Стиву двадцатку?..» — Вижу, вы вполне освоились, — сказал он, окинув взглядом квартиру. — С кухней нет проблем?

Кухня в этой квартире была оборудована по последнему слову техники, и сам Николаев еще путался в функциях комбайна. Впрочем, он редко лично готовил себе еду.

— Разумеется. У нас дома, в России, почти такие же приборы, — ответила Таня.

Звягин молча улыбался, развалившись в кресле. «Вот сволочь, — подумал Айвен. — Сидит как ни в чем не бывало… Как же он все-таки так быстро определил место съемки? Тертый мужик, видать, этот русский, ох тертый!..»

— Скажите, Айвен, — наконец прервал молчание Звягин, — мы надолго в этой квартире или вскоре придется менять дислокацию?

Под прямым его взглядом, проникающим до самых внутренностей, Николаев смешался и промямлил:

— Не знаю, не могу точно сказать… Это зависит от начальства, — подвернулось угодливое русское словечко, которое он обычно не употреблял. Давит его господин из России, ох давит… — Поедем к начальству — там все станет ясно… Там и определимся…

Звягин встал и подошел к смущенному Николаеву:

— Не тушуйся, парень. К начальству так к начальству… Поехали.

Встреча с «начальством» должна была состояться в отеле, находившемся неподалеку от Сентрал-парка, однако дорога заняла минут двадцать. Движение было затруднено массой машин, ползущих прерывисто, будто толчками, по широкой вроде бы авеню, номер которой Звягин еще не запомнил.

— Лучше бы прошлись пешочком, — улыбаясь, заметил Звягин.

Не сумев скрыть злобу, Николаев отвел взгляд. Он чувствовал, что вспотел под своим черным костюмом, плотной рубашкой, затянутой тугим узлом галстука. Он чувствовал, как под мышками зачесалось. Это было нестерпимо, но скрести себя на глазах у русских он не мог себе позволить.

— Приехали, — процедил он, вышел на тротуар, и вдруг тело стало невесомым, в глазах заплясали зеленые звездочки, звуки улицы унеслись куда-то вдаль. Потом и сама улица исчезла, поглощенная ставшими уже золотистыми точечками.

Когда Николаев открыл глаза, он обнаружил себя лежащим на асфальте рядом с машиной.

— Вставай, вставай! — Звягин поднял американца под мышки и поставил на ноги. — Ничего? Все в порядке? Духота-то какая, немудрено было вырубиться… Водички тебе бы хлебнуть…

Николаев расслышал за искренностью слов глубоко спрятанную издевку. Он выпрямился, несколько раз сжал и разжал кулаки. Тело вновь было послушно.

— Доедешь? — участливо спросил русский.

— О’кей. — Айвен быстрыми шагами направился к дверям отеля. Шедший чуть позади Звягин взглянул на Таню: жена, с трудом сдерживая усмешку, закатила глаза.